Андрей Воронин - Ведьма Черного озера

За спиной у него тихонько стукнула дверь, и, обернувшись, Шелепов увидел на пороге курительной предмет своих невеселых размышлений.

Княжна стояла перед ним, приветливо улыбаясь и протягивая для поцелуя тонкую руку, обтянутую рукавом жемчужно-серой амазонки. Охотничий костюм, в котором княжна вышла к полковнику, был пошит не без кокетства, хотя кокетство это, похоже, было целиком на совести портнихи. Сама Мария Андреевна, судя по ее манерам, либо умело скрывала это присущее большинству молодых женщин качество, либо и впрямь была его лишена. Амазонка была надета ею не с тем, чтобы выглядеть красивой и кому-либо понравиться, а потому лишь, что этот костюм показался княжне самым подходящим нарядом для упражнений в стрельбе.

— Хороша, матушка, — загудел полковник, целуя княжне руку и оглядывая ее из-под нависающих бровей живыми и пронзительными, сохранившими молодой блеск глазами. — Ну, чудо, до чего хороша! И куда только нынешние кавалеры-то смотрят? Был бы я на пару десятков лет моложе, я бы — ух!... Всех бы их, шаркунов паркетных, с носом оставил. Такая невеста пропадает! Такая невеста!

Княжна рассмеялась — опять же, без тени кокетства, просто и сердечно. Глаза ее лучились теплом, щеки порозовели, и вся она была так свежа, невинна и прекрасна, что Петру Львовичу Шелепову, как всегда при виде княжны, захотелось немедля, сию же минуту, не сходя с места, сделать ее счастливой и защитить от всех мыслимых невзгод и опасностей. Увы, осуществить свое горячее желание полковник Шелепов был не в силах; более того, он явился в дом княжны с дурными вестями и теперь мучительно раздумывал, как эти вести преподнести. Будь его воля, Петр Львович постарался бы вовсе ничего не говорить Марии Андреевне, но он догадывался, что пользы от его молчания не получится. Будет много хуже, если княжна узнает новость от уездных сплетниц. Уж они-то молчать не станут, распишут все в лучшем виде да еще и такого от себя приплетут, чего и в помине не было.

— Куда ж ты, воительница, мортиру-то свою подевала? — спросил полковник, чтобы немного потянуть время.

— Оставила в людской, велела почистить, — спокойно ответила княжна, как будто речь шла о запылившихся башмаках. — Меня дедушка учил, что оружие любит чистоту.

— Ну, Александр Николаевич, земля ему пухом, в этом деле толк знал, — сказал полковник, садясь в предложенное княжною кресло и по рассеянности доставая из кармана мундирного сюртука трубку и кисет. Трубка у полковника Шелепова была такая громадная, что о ней ходили легенды; говорили, будто в трубку эту влезает ведро табаку. — Да и ты, душа моя, от него недалеко ушла. Как ты его, супостата!... Любо-дорого глянуть. Ей-богу, ежели бы хоть половина моих драгун так же стреляла, от Бонапарта давно и духу бы не осталось. Только, мнится мне, не девичье это дело — по мишеням палить. Мне, голуба, еще в N-ске, где полк-то мой стоял, про тебя рассказывали, что ты всех соседей своей пальбой распугала. Дело, конечно, твое, ты в своем доме хозяйка, а только не пойму я, зачем тебе, княжне, такая забава.

Тут он спохватился и принялся суетливо заталкивать трубку в кисет, а кисет — обратно в карман. Княжна заметила его манипуляции и замахала руками.

— Полно, полно, Петр Львович! Что вы в самом деле? Курите на здоровье! Знаю ведь, что вы без своего табаку и часа прожить не можете. Я ведь тоже про вас наслышана. Давеча в городе сказывали, что вы в табак порох подмешиваете. На полведра табаку — полведра пороху...

Как ни скверно было у полковника на душе, при этих словах он расхохотался. Отсмеявшись, все еще всхлипывая и утирая тяжелым и мясистым, поросшим седым волосом кулаком слезящиеся глаза, Петр Львович набил трубку и закурил, окутавшись при этом такими густыми клубами дыма, что сделался похожим на стопушечный фрегат, сию минуту давший залп из всех орудий. Сходство это усиливалось солидными габаритами полковника, которого могла выдержать далеко не всякая лошадь.

— Александра Николаевича кровь! — одобрительно пробасил он сквозь дым. — Тот тоже за словом в карман не лез. Однако, душа моя, отшутиться я тебе не позволю. Мы с дедом твоим покойным рука об руку воевали, он мне не единожды жизнь спасал, и я перед памятью его за тебя до самой смерти отвечаю. Ты прости меня, княжна, если я что-то не так говорю. Я человек прямой, военный. Драгунами командовать — это не барышень воспитывать, нет во мне тонкости, для оного дела потребной. Однако и ты, я вижу, вовсе не духовным чтением себя развлекаешь. Посему скажу прямо: странными мне кажутся твои развлечения, княжна. Да, к слову, и не мне одному...

Вместо ответа княжна кликнула Дуняшу и велела принести гостю водки и соленых огурцов. Пристрастие Петра Львовича к столь прозаическому угощению было унаследовано им от графа Суворова, и княжна об этом отлично знала. В нем, в пристрастии этом, не было ни тени рисовки, чему наилучшим доказательством служил тот факт, что полковник угощал «по-суворовски» только лучших своих друзей и сам требовал такого угощения для себя лишь в домах, где его хорошо знали и любили.

Горничная принесла поднос с хрустальным графинчиком и хрустальною стопкой, выставила на стол глубокую миску, полную хрустких соленых огурцов, тарелку с нарезанным толстыми ломтями черным хлебом, положила рядом серебряную вилку, нож и, поклонившись, ушла.

— Ах, любо! — воскликнул полковник и налил до краев. — Не забыла, значит? Ну, твое здоровье, хозяюшка!

Он выпил, как привык, залпом. Водка была хороша, но сегодня Петр Львович почему-то не получил от нее привычного удовольствия. Кусок не шел ему в горло, но, чтобы раньше времени не расстраивать княжну, полковник закусил огурцом, всем своим видом стараясь показать, как ему хорошо и вкусно.

— Это вовсе не развлечение, — ответила княжна, когда горничная вышла.

Петр Львович, голова которого была полна невеселых мыслей и который успел позабыть свой последний вопрос, поглядел на нее с недоумением, но тут же вспомнил, о чем шла речь до прихода горничной, и медленно, будто нехотя, кивнул.

— Так я и думал, голуба, — сказал он раздумчиво и понимающе. — Так и думал, да... Однако ж согласись...

Он хотел сказать, что княжне незачем тренироваться в стрельбе. Война кончилась, французы не вернутся, шалившие в лесах мужики угомонились и разошлись по своим дворам — ну какой, скажите на милость, может быть прок от таких тренировок? Но полковник оборвал себя на полуслове, вспомнив, как минувшей зимой княжну едва не зарубил саперным тесаком французский лазутчик, долгое время скрывавшийся в ее доме под видом управляющего. Произошло это во дворе усадьбы, почти на том самом месте, где княжна сегодня упражнялась с ружьем. Она осталась одна, без помощи и защиты, потому как на дворню, понятное дело, надежды мало. Небось, когда француз пришел, разбежались все, как тараканы, оставив шестнадцатилетнюю девушку наедине с умирающим дедом. Ума не приложу, подумал Шелепов, как она уцелела. Откуда только силы взялись? Ведь этакое дело не всякому мужчине по плечу! Так и умом повредиться недолго...