Леонид Юзефович - Дом свиданий

Ликаон же не без оснований считал, что владыка Олимпа заранее должен был предвидеть последствия своей опрометчивой страсти, и не собирался оплакивать участь обольщенной дочери вместе с ее обольстителем. Он был явно не из тех, кого может примирить с врагом общее горе. Более того, ненависть к Зевсу царь перенес и на его сына от Каллисто, собственного внука Аркада. Матереубийца был зарезан, изжарен и подан гостю на стол — будто бы для того, чтобы проверить, насколько всеведущ властелин мира. Во всяком случае, Зевс истолковал это именно так. Никакой вины перед Ликаоном он за собой не числил и пришел в ярость. Особенно возмутило Зевса не само преступление, а крамольное сомнение в его божественном всеведении. Сверкнула молния, сорок девять братьев Каллисто, соучастники отцовского злодеяния, пали испепеленными, а сам Ликаон был превращен в волка и бежал из пылающего дворца.

С тех пор он каждую ночь задирает к небесам оскаленную морду, оглашая аркадские леса тоскливым и жутким воем, но смотрит он вовсе не на луну, как почему-то считается. Нет, его серые, с желтыми просверками глаза оборотня устремлены туда, где блистают в вышине семь звезд Большой Медведицы.

Они стояли в сентябрьском небе над Петербургом, когда Иван Дмитриевич вышел от Зеленского на улицу, и ночью то ли в окне, то ли во сне он все время их видел, различал в них медведицу, и олениху, и воз, и ковш, но и ключ тоже. Хитрая воровская отмычка, серебряная фомка — тезка попугаю, кенару, скворцу, двум щеглам. Во сне нашлась и скважина для нее, щелкнул замок, врата распахнулись, за ними стоял покойный Куколев. Он стал рассказывать о той женщине, которая его отравила. Иван Дмитриевич выслушал, понял, но не сумел проснуться и наутро все забыл.

Накануне, планируя предстоящий день, Иван Дмитриевич взял памятку и первым пунктом вписал в нее визит к Шарлотте Генриховне, но утром решил отнести встречу с вдовой на более поздний час, чтобы дать ей немного успокоиться. Тем временем стоило навестить ее деверя с невесткой. С утра пораньше из разговора с ними можно было извлечь больше пользы. Даже если им уже известно о смерти Якова Семеновича, вряд ли они настолько убиты горем, что не в состоянии будут отвечать на вопросы.

Свой рабочий день Иван Дмитриевич начал с того, что поговорил с Евлампием, выманив его на лестницу. Евлампий сообщил следующее: в воскресенье по приказу покойного барина он ездил к его старшему брату на городскую квартиру, но Марфы Никитичны там нет, Семена Семеновича с Ниной Александровной и дочерьми Катей и Лизой тоже нет, вообще нет никого, кроме горничной, которая сказала Евлампию, что ее хозяева собирались вернуться с дачи вечером в понедельник, то есть вчера.

Выспросив адрес, через полчаса Иван Дмитриевич вошел в охраняемый швейцаром подъезд солидного дома на Гороховой, чем-то напомнивший ему парадное с рябининской акварели, поднялся на нужный этаж, позвонил и спросил у открывшего дверь лакея:

— Господин Куколев Семен Семенович дома?

— Они в такое время не принимают, — строго отвечал лакей.

— Меня примут. Доложи, что из полиции, Путилин.

Когда пять минут спустя он входил в кабинет Куколева-старшего, оттуда выпорхнули две девицы в домашних платьицах. Одна была светленькая, в мать, другая потемнее, в отца. Они, видимо, заходили к папеньке пожелать доброго утра. Определить их точный возраст Иван Дмитриевич как-то затруднился. С недавних пор все существа женского пола в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти стали казаться ему равно восемнадцатилетними. Это, как он понимал, могло означать одно: молодость миновала.

— Садитесь, господин Путилин, — пригласил Куколев. — Чему обязан удовольствием видеть вас вновь, да еще в столь ранний час? Неужели ваш беглый каторжник так обнаглел, что решил забраться к нам на городскую квартиру?

— Оставим его в покое. Я к вам по действительно важному делу, — ответил Иван Дмитриевич, принимая к сведению, что его собеседник еще ничего не знает о смерти младшего брата.

— Но я, верно, не ошибусь, — проницательно улыбнулся Куколев, — если предположу, что ваш субботний визит к нам на дачу имеет какое-то отношение к сегодняшнему.

— Не ошибетесь. Я ищу Марфу Никитичну.

— Мою мать?

— Вашу и Якова Семеновича.

— У него и ищите. Она с ним живет.

— Ваша мать пропала.

— Пропала? Не понимаю.

— В пятницу вышла из дому и больше не возвращалась. Я поехал к вам на дачу по просьбе Якова Семеновича, но, не желая вас тревожить…

— И до сих пор ее нет? — перебил Куколев. — Где же она?

— За этим я и пришел. Где, по-вашему, она может быть?

— Ума не приложу! Родни у нее никакой нет, кроме нас с братом. Вернее, есть где-то на Волге, но она с ними со всеми давно перессорилась.

— Помириться-то не могла?

— Вы не знаете мою мать. Она скорее умрет.

— А поехать к какой-нибудь наперснице?

— Да какие там наперсницы!

— Ну, в скит уйти. Она ведь, кажется, из староверов.

— Кто вам сказал?

— Честно признаться, мы живем в одном доме.

— И не встречали ее в церкви? Сами, поди, в церковь не ходите. Она уж много лет как обратилась в православие.

— Пускай не в скит. Пускай в православный монастырь.

— Нет-нет, это невозможно.

— Может быть, у Марфы Никитичны был друг?

— Что вы имеете в виду?

— Будь она помоложе, я бы употребил другое слово. Не друг, а…

— За что вам только деньги платят! — не выдержал Куколев. — Старухе седьмой десяток.

— На шестом, во всяком случае, десятке русские женщины еще рожают богатырей, — сказал Иван Дмитриевич таким исполненным достоинства тоном, словно сам был женщиной.

— Снимаю шляпу перед вашим патриотизмом. Тем не менее любовников у моей матери нет, как нет никого, к кому она могла бы отправиться. По правде говоря, у нее тяжелый характер.

— Таково мнение и Якова Семеновича?

— У него и спрашивайте. Вы же с ним соседи.

— Ах да! Я забыл, что вы не поддерживаете отношений.

— Ого! Вы даже это знаете? Кстати, почему вы так уверены, что моя мать куда-то поехала?

— Таково мнение Якова Семеновича.

— Вы его больше слушайте! Он вам еще не то наплетет. Вдруг ее уже нет в живых?

— Тело, по крайней мере, не найдено.

— Могли бросить в канал, в Неву. Наконец, ее могли похитить!

— Похищать-то зачем?

— Чтобы взять выкуп с меня и с моего брата. Хотя с меня много не возьмешь. Я на жалованье живу.

— Конечно, — согласился Иван Дмитриевич, — коли бы на Кавказе, среди абреков. Но в моей петербургской практике до сих пор подобных случаев не было.

— Будут еще, помяните мое слово! Шашлыки наши разбойнички научились жарить, научатся и аманатов брать. Почему бы моей матери не стать первой ласточкой? Поднимайте на ноги полицию, ищите. Тому, кто найдет ее живой или мертвой, я от себя лично обещаю, — Куколев задумался, — обещаю десять рублей. Объявите своим помощникам, это их подбодрит. И если что, немедленно сообщайте мне на службу. Я сегодня до вечера буду в министерстве.