Йен Пирс - Загадка Рафаэля

— Наверное. Я никогда не разделяла клерикальный энтузиазм. Под пристальным взглядом священника мне становится неуютно. И вообще я предпочитаю ловить жирных коррупционеров, а не вести душеспасительные беседы с пастором.

Боттандо подумал, что Флавия никогда не выказывала особой любви к священникам. Он уже собирался выразить опасения относительно нравственного здоровья своей помощницы, когда предмет их дискуссии неслышно появился из-за двери за старым алтарем.

На первый взгляд он ничем не напоминал карикатурный образ мрачного худого иезуита, нарисованный воображением Флавии, и не походил на человека, который может несколько лет провести в трущобах, творя богоугодные дела, а затем огорчить Ватикан, рванув в Южную Америку торговать оружием. Небольшого роста, с полным румяным лицом, он как нельзя лучше подходил для синекуры [1]в Ватикане. Но с этими священниками никогда не угадаешь, подумал Боттандо. Во всяком случае, приветствовал их он достаточно любезно.

— Насколько мне известно, у вас пропала картина, — начал генерал после взаимного представления. — И поскольку факт кражи налицо, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

Священник нахмурился, в задумчивости сложив ладони на груди.

— Не представляю, откуда у вас такие сведения. Над алтарем действительно висела картина, но мы продали ее около месяца назад.

— Продали? Кому? Разве это не собственность прихода? Я полагал, такие сделки заключаются с разрешения Ватикана. А они обычно информируют нас.

Священник выглядел смущенным.

— Да, верно. — Он помолчал. — Вам обязательно нужно составить рапорт? Дело в том, что мне хотелось бы избежать бюрократических проволочек.

— Пока я не знаю. У нас появились сведения, что картина украдена. Если вы ее продали, нас это больше не интересует. Улаживайте свои дела с Ватиканом сами.

— Она не украдена. — Священник немного подумал и счел необходимым дать разъяснение. — У меня есть программа помощи наркоманам в округе Кампо — мы даем им кров, пищу, пытаемся отучить от наркотиков и помогаем наладить новую жизнь.

Боттандо кивнул. Он знал о подобных программах еще по работе в Милане. Как правило, их проводили в жизнь священники из богатых приходов. Конечно, они не решали проблему, но правительство не занималось ею вообще.

— На это требуется много денег, а у нас, как видите, небогатый приход. Мы не получаем пожертвований от посетителей, ни единой лиры от епархии и из бюджета города. Около месяца назад у нас появился человек, который выразил желание купить надалтарную картину. Он предложил сумму, на которую — наша программа может существовать целый год, и я согласился. Сделка не была зарегистрирована в Ватикане, потому что в этом случае они забрали бы большую часть денег себе. Я решил, что моим заблудшим овцам эти деньги нужнее.

Боттандо снова кивнул. Он уже привык к тому, что все действуют в обход правил, хотя это и затрудняло его работу.

— Сколько он заплатил?

— Десять миллионов лир, — ответил священник. — Конечно, картина не стоит таких денег, и я счел своим долгом сообщить ему об этом, но он сказал, что некий коллекционер мечтает приобрести картину Мантини и готов заплатить за нее больше реальной стоимости.

— Он дал вам расписку?

— Разумеется, все было оформлено как положено. Если хотите, я принесу копию квитанции.

Он поспешно удалился в ризницу и вернулся с большим листом белой линованной бумаги, в верхнем правом углу которого стоял штамп.

— Вот. «Продан „Отдых на пути в Египет“ Мантини из церкви Святой Варвары в Риме за десять миллионов лир». Дата — пятнадцатое февраля, а здесь подписи — моя и покупателя, Эдварда Бирнеса. Я смотрю, он не указал своего адреса. Как же я сразу не заметил? Но он заплатил наличными и дал щедрое пожертвование на мою программу, так что это, наверное, не имеет большого значения?

Около восьми вечера Флавия ди Стефано вздохнула, бросила взгляд на оставшуюся работу и бодрой походкой вышла из офиса. День выдался трудный и не особенно плодотворный.

После посещения церкви Святой Варвары она провела остаток дня, делая запросы о Мантини, — не особенно занимательная работа для человека, мечтающего разоблачить коррупционеров в правительственной верхушке. Обзвонив уйму госучреждений, Флавия убедилась, что сделка была абсолютно законной. Владелец добровольно продал картину, а покупатель легально вывез ее в Англию, сообщив о своих намерениях всем заинтересованным органам. Он заполнил необходимые бланки и квитанции, получил разрешение министерства культуры, казначейства, миновал все таможенные препоны.

Обычные действия добропорядочного торговца произведениями искусства. За исключением того маленького факта, что король лондонских дельцов от искусства мог заинтересоваться Рафаэлем, но никак не Мантини. Просмотрев Уголовный кодекс, Флавия так и не нашла зацепки для заведения уголовного дела. Если бы Бирнес сам спрятал Рафаэля под своей мазней и скрыл данный факт, это было бы преступлением. Если бы вывез картину контрабандой — тоже. Если бы украл — нет проблем. Во всех этих случаях у Флавии был бы шанс вернуть картину в Италию. Но нет никакой возможности привлечь человека к ответственности, если он сам не является лицом, скрывшим Рафаэля под другим изображением. А Бирнес скажет, что ни о чем таком не подозревал. Конечно, это будет откровенной ложью, но как докажешь?

Флавию душил гнев от сознания своего бессилия. Она была убеждена, что абсолютно все торговцы картинами — жулики. Они скупают работы по дешевке, заведомо зная, что смогут перепродать их в десятки, а то и в сотни раз дороже. Но Бирнес являлся в этом смысле исключением — он часто передавал картины в дар итальянским музеям или предоставлял их на время проведения выставок и, кстати, отлично владел итальянским. За свои заслуги он имел награды от итальянского и французского правительств, а английская королева пожаловала ему рыцарское звание. Имея репутацию безупречно честного и компетентного в своей области человека, Бирнес никогда не был замечен даже в незначительных нарушениях закона, не говоря уж о серьезных преступлениях. Все это свидетельствовало о том, что он слишком умен и изворотлив, чтобы дать себя поймать, и это-то и приводило Флавию в ярость.

Отчасти ее гнев объяснялся тем, что она, как и все итальянки, была страстной патриоткой. На протяжении столетий весь мир хищной птицей реял над Италией, отнимая у нее лучшие ее сокровища. В Италии не осталось ни одного музея, который мог бы соперничать с Национальными галереями в Лондоне и в Вашингтоне или с парижским Лувром. Многие живописные произведения остались в Италии только потому, что были написаны на стенах. Правда, в двадцатых годах нашелся американский миллионер, который ради обладания фресками Джотто готов был купить здание церкви в Ассизах, чтобы по частям переправить его пароходом в Аризону. Потеря еще одного Рафаэля стала бы для итальянцев трагедией, даже если ранее они не знали, что он у них был.