Йен Пирс - Идеальный обман

Аргайл окончательно утвердился в своем решении ехать, когда обнаружил в телефонной книге синьору Верней.

Он вышел из машины, осмотрелся. Вверх по крутому склону поднималась неширокая каменистая дорожка, по которой лучше было пойти пешком. Метров за триста он разглядел на маленькой веранде Мэри Верней в широкополой шляпе. Миновав еще сто метров, он увидел, что она не одна.

Аргайл чертыхнулся. Идти ему туда расхотелось, хотя причина до конца понятна не была. Он постоял несколько минут, переминаясь с ноги на ногу, обдумывая ситуацию, затем развернулся и двинулся обратно.

Дело в том, что он испытал почти забытый восторг, когда перед ним неожиданно открывается некая истина. Такое случилось с ним лишь однажды, и Аргайл тщетно надеялся пережить это снова. Давным-давно он купил картину, пейзаж с несколькими танцующими на переднем плане. Холст был старый, грязный, дешевый. Он отдал его отреставрировать, разумеется, недорого, а забрав из мастерской, поставил в угол, чтобы Флавия не задела картину ногой, и забыл. Прошло много времени, и как-то утром он вдруг глянул на нее и затрепетал от восторга. Потому что поза одной из девушек, весело танцующих под ярким солнцем, была ему знакома.

Несомненно, это Сальватор Роза [8]. Аргайл был в этом уверен, словно видел художника за работой. Автор не особенно выдающийся, картину ни в коей мере нельзя отнести к шедеврам, и никакой материальной выгоды она ему дать не могла. Аукционеры и коллекционеры живописи требуют бумажных подтверждений, прежде чем признать за какой-то картиной солидное авторство. Но для Аргайла все это было не важно. Он наслаждался открытием. Тем, что ему чудом удалось сопоставить набросок женщины, танцующей под аккомпанемент лиры, который он когда-то видел, с той, что изображена на этой картине. Высоко поднятая рука, наклон головы, голубая накидка.

С картиной, висевшей в квартире Боттандо, к сожалению, такого не произошло. Впервые взглянув на нее, Аргайл не испытал ничего, кроме любопытства, а посмотреть еще раз возможности не было. И вот сейчас оно пришло, когда он издалека увидел эту уже немолодую женщину на веранде, повернувшую голову к гостю. Может, характерный поворот головы или движение руки, достойные кисти Розы, или игра света и тени, создающая великолепный, почти импрессионистский эффект, подсказали ему, что чувствуют сейчас эти люди. От неожиданности у него перехватило дыхание.

На половине пути к вершине холма, примерно в миле отсюда, Аргайл заметил небольшую часовню, к которой вела дорога. Зачем ее там построили, теперь уже никто не помнил. Он направился к часовне, надеясь, что свежий воздух поможет прояснить мысли. В любом случае надо было как-то убить время.

Аргайл был так погружен в раздумья, что возвращаясь даже не знал, прошло двадцать минут или два часа. Большая часть того, что он вообразил, основывалась не на достоверных фактах, а лишь на том, о чем он знал, подозревал или догадывался. Впрочем, детали могли быть иными, значения это не имело, но картина, нарисованная его фантазией, была необыкновенно четкой. Он соединил рассказы Стоунхауса и Буловиуса с тем, что содержалось в отчете полиции, что он знал о Мэри Верней и Боттандо, считал логичным или вероятным. В свое время Аргайл посмотрел много фильмов итальянских неореалистов, и события, происшедшие в Тоскане в шестьдесят втором году, предстали перед ним в зернистом черно-белом изображении.

Итак, на вилле «Буонатерра» переполох. Исчезла картина. Ее ищут по всему дому, затем хозяин звонит в полицию. Вскоре к парадному входу подъезжает старый полицейский «фиат». Из него выходят двое. Один постарше, в штатском, направляется к двери. За ним следует другой, моложе, в плотно облегающей форме. Они не разговаривают. Нельзя, должна быть соблюдена субординация. Начальник пропускает вперед подчиненного и показывает на звонок. Подчиненный звонит. Его лицо не выражает никаких эмоций, хотя в душе наверняка бушует буря. Он презирает своего начальника. Стоит жара. В полицейском отчете об этом ничего не сказано, но в июле в Тоскане иначе быть не может. Конечно, жара.

Дверь открывает слуга, спрашивает, по какому они делу. Он ведет полицейских в небольшую комнату для посетителей и торопится доложить хозяину, который, конечно, видел автомобиль из окна своего кабинета.

Комиссар Таренто волнуется. Аргайл не мог допустить, чтобы полицейский небольшого городка вел себя при данных обстоятельствах иначе. Ведь он привык общаться с владельцами похищенных велосипедов, а не дорогих картин. Очевидно, и потерпевший, и преступник гораздо выше его по положению, поэтому он пытается казаться резким и нетерпеливым. Почтительность к сильным мира сего у него в крови. И не только у него, но и у его поколения. Может, из-за этого он служит в полиции. И не почтительность в чистом виде, а комбинация зависти и уважения к тем, кто живет богаче, чем он. А.здесь не просто богач, а знатный англичанин, образ жизни которого просто невозможно вообразить.

Странно, но его подчиненный чувствует себя свободнее. Таренто не понимает почему. Он знает, что Боттандо родом из деревни недалеко от Неаполя. Семья бедная, из значительных родственников лишь дядя, да и тот коммунист. После армии Боттандо пошел в полицию, чтобы не возвращаться к родителям.

Можно было устроиться на завод в Турине или Милане, где работали выходцы с юга, но уже в юности Боттандо мечтал о чем-то большем, чем скудный заработок и квартира с отслаивающейся штукатуркой, потому что строительная фирма торопилась сдать дом в эксплуатацию.

Комиссару Таренто молодой человек не нравится, однако придраться не к чему. Безупречного поведения, исполнительный, усердный, сообразительный. Таренто уже достиг пика карьеры и знает это. Даже в полиции, насквозь пропитанной коррупцией, он достиг своего уровня компетентности. С Боттандо иначе. На него обратил внимание начальник уголовного розыска. Если ничего не случится, то он поднимется гораздо выше, чем Таренто, и довольно скоро. Комиссар сознает, что Боттандо уже сейчас чувствует себя намного увереннее, чем он, и старается показать свое старшинство где надо и не надо.

Именно из-за Боттандо ему удается сдержать поклон и подобострастную улыбку, когда появляется Стоунхаус. Любезность и демократизм англичанина потрясают. Он предлагает им сесть. Таренто садится, как ему кажется, непринужденно, словно расположиться в кресле семнадцатого века, покрытом брюссельской декоративной тканью, для него обычное дело. Он даже выражает восхищение его красотой, но замечает, что почему-то его суета производит меньшее впечатление, чем безразличное молчание Боттандо. Стоунхаус вежливо кивает, но в его глазах сквозит намек на недоумение.