Йен Пирс - Идеальный обман

Значит, там вероятно участие Елены Фортини. Флавию смущало, что ее впечатление от этой женщины расходилось с тем, что рассказал журналист. Неужели она не может отличить черного от белого? Она встречалась с очаровательными людьми, однако они впоследствии оказывались махровыми жуликами. Но это совсем другое дело. Если верить Доссони, то Елена была хладнокровной жестокой убийцей. А атмосфера домашнего уюта, которую Флавия остро ощутила в ее жилище? Неужели жестокие убийцы с такой любовью гладят одежду своих детей?

С Доссони вообще ничего не понятно. Бывший экстремист. Порвал с прошлым, но поддерживает старые знакомства. Ну и что? Журналист должен иметь связи на все случаи жизни. Но почему на него нет досье? Итальянская полиция имеет досье на всех, кто в те времена проявлял какую-либо активность. И получить их не трудно, если попросить нужных людей. Паоло собрал информацию на Саббатини, Фортини, даже Ди Ланну, но по Доссони нет ничего. Любопытно.

Если бы все было как прежде, она бы просто сняла трубку и позвонила куда надо. Но теперь подобный интерес обнаруживать нельзя.

Флавия допила кофе. Решила посоветоваться с врачом, можно ли его пить. К тому же, кажется, у нее уже начали отекать ноги. Она сказала монахиням, что останется здесь еще на ночь, и вышла на яркое утреннее солнце. Ее путь лежал в Ватикан.

Предъявлять служебное удостоверение было неразумно. Ватикан очень придирчиво относится к государственным служащим, поэтому Флавия представилась частной посетительницей и позвонила по внутреннему телефону. Минут через десять в приемную шумно ворвался Альдо Моранте, обнял Флавию и поцеловал совсем не так, как можно ожидать от католического священника.

Думая об Альдо Моранте, невозможно было сдержать улыбку. Даже сейчас, по прошествии многих лет, он по-прежнему был похож на актера, плохо играющего роль священника. Чересчур крупный, чересчур жизнерадостный, чересчур шумный и наверняка нарушающий обет безбрачия. И тем не менее Альдо был священником. Пятнадцать лет назад он переметнулся из коммунизма в католицизм, минуя обычный период акклиматизации. «Зачем терять время? — признался он однажды в разговоре с ней. — Мы все когда-нибудь снова опустимся на колени».

Но когда-то Альдо Моранте был известным радикалом. Без его участия не обходился ни один митинг. Он произносил пламенные речи в мегафон, писал памфлеты, призывал народ к борьбе. Их матери были подругами. В детстве Флавия и Альдо дружили, хотя он был на десять лет старше. Теплые отношения сохранились и по сей день. В свое время его не смутило даже то, что она начала работать в полиции. Флавия имела возможность наблюдать за происходившими с ним метаморфозами. Вначале мальчик-певчий, потом пламенный революционер, затем католический священник. Получил приход. Работа показалась ему скучной, и он перешел в Ватикан, где сделал головокружительную карьеру. Теперь Альдо занимал должность помощника министра иностранных дел.

Он вел ее по коридорам в свой кабинет, демонстративно обняв за талию. Флавия не удивлялась. Ее друг был большой любитель покрасоваться.

— Что тебе нужно? — быстро спросил он, плотно прикрыв дверь. Актерство закончилось. Теперь это был сосредоточенный деловой человек, не желающий терять время на пустую болтовню.

— Помощь, — ответила она ему в тон. — Срочная.

— Давай. Выкладывай.

И она выложила. Все, от похищения картины до сотрудников службы внутренней безопасности, дежуривших у ее дома.

— Если я правильно тебя понял, — произнес Альдо, когда она закончила, — ты подозреваешь Этторе Доссони в двурушничестве, потому что он попытался опорочить эту женщину, которая тебе понравилась. К тому же она раньше тебя заметила, что ты ждешь ребенка.

— Верно, — промолвила Флавия, — но лишь частично. В полиции нет на него досье, он утверждает, будто разговаривал по телефону с Саббатини, но об этом тоже не известно.

Альдо улыбнулся:

— Флавия, я тебя поздравляю. Не сомневаюсь, ты станешь очень хорошей матерью. Пусть за первенцем последует по меньшей мере еще пяток. Крестить их всех буду только я. А насчет Доссони… да, помню. От него всегда чем-то пахло.

— И до сих пор пахнет.

— Тут дело не в личной гигиене. Тогда это было модно. Дезодоранты считались атрибутом капитализма. Я говорю о том, что в Доссони всегда чувствовалось что-то противное. Это замечали многие.

— В каком смысле?

— Понимаешь, дорогая, я священник и просто так, без всяких оснований, дурно думать о людях не могу. Придется просмотреть материалы.

— Какие?

— Дитя мое, ты в Ватикане. Мы знаем все. Наша разведывательная служба никогда не уступала итальянской. Мы до сих пор обмениваемся информацией с соответствующими государственными органами и сравниваем с тем, что получили из своих источников.

— И у тебя есть доступ к таким материалам?

— Конечно. Пока я — сеньор, но в следующем году стану монсеньором.

— Поздравляю.

— Спасибо. Буду носить красивую малиновую шапочку. Мне очень идет этот цвет. Что касается материалов, то показать их тебе я не могу. Они секретные. Закон есть закон. Но я с ними ознакомлюсь и постараюсь ответить на вопросы. А ты пока можешь посмотреть наши картины.

— Я их уже видела, — улыбнулась Флавия. — Много раз.

Альдо взмахнул рукой:

— Я имел в виду не музей Ватикана, а специальное хранилище, куда публику не допускают.

Он провел ее по коридорам в заднюю часть дворца и открыл дверь:

— Заходи. Я потом тебя заберу.

«А ведь Альдо может стать кардиналом, — подумала Флавия, глядя ему вслед. — Впрочем, зачем себя ограничивать? Он прекрасно будет выглядеть в белом».

Начав ходить по залам, она забыла обо всем. Два часа пролетели, как мгновение. По сравнению с этим собранием музей Ватикана выглядел второразрядным. Флавии хотелось, чтобы сейчас здесь находился Аргайл. Он наверняка молчал бы несколько дней, переполненный впечатлениями, а затем разразился пространными комментариями.

Особенно важно, чтобы Аргайл увидел «Успение Девы Марии». Флавия не так хорошо разбиралась в живописи, как он — нельзя даже сравнивать, — но эту картину знала. Вернее, лицо Девы Марии. Оно было тем же, что и на картине, висевшей у Боттандо над камином. То же одеяние, тот же размер панели. Спутать невозможно. Очевидно, картины составляли части триптиха, изображающего жизнь Богоматери. У этой — приличная рама. Сохранились даже железные петли, связывающие ее с большей центральной панелью. Но кто автор? Надпись отсутствовала. Жаль. Теперь Флавия поняла азарт Аргайла.

— Наслаждаешься? — раздался сзади голос Альдо. — Я не сомневался, что тебе понравится.

— Что это за картина? — спросила она. Он пожал плечами: