Ева Прюдом - Завещание Тициана

— Приятного аппетита! — проговорил дядя, наливая каждому критского вина с пряностями.

Пьер схватил вилку и набросился на колбаски. Виргилий чинно развернул салфетку, сложенную дядей в виде митры, и тоже приступил к еде.

— Одна вещь не дает мне покоя, — заговорил дядя. — Видать, Тициан никогда никому об этом не рассказывал. Даже его любимый сын Горацио ничего не знает.

— Сказал, что ничего не знает, а это не одно и то же! — поправил дядю Предом.

— Что ты имеешь в виду? — спросил тот, вгрызаясь в огромную павлинью ляжку.

— В погоне за убийцей моего отца я приучился подвергать сомнению любые высказывания.

Чезаре покачал головой и сполоснул рот вином.

— Однако, — продолжал Виргилий, — не представляю, зачем Горацио отрицать, что он что-то знает, если это не так?

— Да и к чему стал бы врать сам Тициан? — развил мысль Виргилия Пьер, по достоинству оценивший икру, черпаемую им ложкой из горшочка.

— То-то и оно: почему он не донес о преступлении, свидетелем которого стал? Что помешало ему рассказать обо всем властям?

Пьер молча наворачивал икру. Виргилий рассуждал вслух:

— Может, он боялся?

— Боялся? — переспросил дядя, подцепив вилкой с десяток клецек.

— Ему могли угрожать расправой. Или хуже того: расправой над его детьми, дочерью Лавинией или Горацио, которыми он так дорожил.

— Письмо королю Испании! — закричал Пьер, давясь яйцами осетра.

Виргилий нахмурил брови, явно заинтригованный.

— Да ты вспомни! В одном из писем, которые я тебе сегодня зачитывал, Тициан упоминает о покушении на сына.

— Точно! — обрадовался Виргилий. — Если мне не изменяет память, в Милане Горацио получил с десяток ножевых ранений. Возможно, это было предостережение его отцу… Тот не на шутку перепугался. В своем письме он обвиняет некоего человека по имени Лев.

Сочащийся жиром пупок исчез во рту дяди Чезаре. Он обтер губы.

— Харкая кровью и чувствуя близкую кончину, зная, что дни сына также сочтены, Тициан не колеблясь нарушил обет молчания. Он больше не боялся мести! — рассуждал, все более и более воспламеняясь, Пьер.

Благодать разлилась по лицам сотрапезников — как в результате доведенного до логического конца рассуждения, так и в результате наполнения обильной пищей желудков. Кот Занни, принимавший участие лишь в пиршестве, тоже преисполнился довольства и басисто мурлыкал.

— Если только Тициан не хотел оградить от правосудия или мести того или ту, кто совершил преступление. Это тоже могло быть причиной его молчания, — добавил под конец дядя.

Как только стол освободили от громоздких блюд, на нем появилась тарелка со сладостями.

— Лакомства, запрещенные к потреблению в Венеции, — провозгласил дядя. — Будем же есть их до тех пор, пока за ушами не затрещит.

Друзья озадаченно смотрели на него.

— Запрещенные? — в один голос протянули они.

— Дабы ограничить роскошь в нашем добром городе, в котором богатство в чести, законодатели уже не знают, что придумать. После запретов на ношение роскошной одежды и драгоценностей последовал запрет на пищу. Под него подпали все сколь-нибудь дорогие и изысканные блюда. Сперва законодатели подняли шум по поводу речной рыбы и дикой птицы, такой как тетерев, фазан и павлин. Но где угодно, только не у меня! Затем, извольте видеть, напали на сладости: всякие там пироги, пирожные больших размеров. Да ведь у меня вместительное пузо, и я просто вынужден нарушать закон! И вас, таких щуплых, я призываю последовать моему примеру. Чревоугодие всегда считалось грехом, теперь же это преступление. Значит, быть мне осужденным и проклятым!

И дабы поставить точку на своей драматической судьбе, дядя вгрызся в посыпанную сахаром хрустящую меренгу. Виргилий водрузил на стол кипу рисунков кадорца.

— Какой титанический или, лучше сказать, тицианический труд! — воскликнул Чезаре, расхохотавшись, от чего крошки полетели на рисунки. Пьер смел их тыльной стороной ладони.

— Да, сотни полотен, — подтвердил Виргилий. — Он был не только счастливчиком, наделенным силой и здоровьем, позволившими ему дожить до девяносто девяти лет, но и трудягой. Стоит только взглянуть на все это! — Он разложил рисунки и издалека окинул их взглядом. — И что же требуется отыскать во всей этой куче?

— Изображение убийства, поразившего воображение маэстро, — отвечал Пьер, в котором заметно поубавилось уверенности. — Словом, нужно найти то, чего, может быть, и не существует вовсе.

Виргилий пожал плечами:

— Те три полотна в мастерской — «Святой Себастьян», «Истязание Марсия» и «Коронование терновым венцом» — навели меня на некие раздумья. По-моему, раз уж Тициан не пожелал рассказывать кому-либо об убийстве, при котором присутствовал, он по тем же причинам не мог отразить его и на полотне в натуральном, так сказать, виде. Рассказывая мне об этом, он, конечно же, имел в виду, что закамуфлировал его в некой жанровой сцене… на евангельский или мифологический сюжет. То есть нужно отыскать те сцены, на которых изображена насильственная смерть. А уж тогда попробовать определить, за какой из них прячется «преступление». — С этими словами он налил себе еще вина.

Пьер ощутил, как улетучивается его хорошее настроение при мысли, что снова придется сортировать гору бумаг. Кот, видно, догадавшись, что что-то может помешать его пищеварению, спрыгнул со стола на лавку.

И пока солнце скатывалось в лагуну, а ночь неспешно вступала в свои права, Виргилий, его дядя и приятель с головой ушли в поставленную ими самим себе весьма туманную задачу. Взошла луна, Занни спал на коленях хозяина, когда Предом взял в руки последний рисунок «Венера перед зеркалом».

— Не то, — проговорил он, оценивая его с определенной точки зрения.

— Однако Эрос подразумевает «колчан и стрелы», то есть в конечном счете насильственную смерть, — заметил, зевая, Пьер.

— Для начала, — потрясая «Венерой», отвечал Виргилий, — хотел бы отметить, что здесь Амур в знак передышки как раз отложил свои стрелы. И потом, я не вижу здесь никого, кроме двух невинных младенцев и женщины… в своей лучшей, так сказать, поре.

Тициановская Венера обладала молочным телом, округлым животиком, полными руками, крутыми бедрами и красивой грудью. Весьма чувствительный к женским прелестям Чезаре красноречивой мимикой выразил свое отношение. Взяв в руки отобранную кипу и взвесив ее на руке, он заметил:

— Бог ты мой, как мы продуктивно поработали. Виргилий отодвинул на край стола все, что не относилось к теме поиска.

— Из нескольких сотен мы отобрали несколько десятков. Но и несколько десятков — это слишком много, раз в десять больше, чем нужно! — Он вновь принялся просматривать стопку.