Ева Прюдом - Завещание Тициана

— Пеликан… — прошептал он, а затем, осознав, какое особое место отводится этой птице в том деле, которым он занимается, с душевным замиранием повторил слово еще раз, выговаривая его по слогам: — Пе-ли-кан.

Его взгляд продолжал исследовать нижнее помещение. На этажерке стояли песочные часы, раздувальный мех, кочерга, лежали зеркала, предназначенные для улавливания света луны и солнца, щипцы для выхватывания из печи раскаленных добела предметов, несколько манускриптов. Оторвавшись от дыры в полу, он с изумлением произнес:

— Лаборатория алхимика.

— Не правда ли, в это трудно поверить? — отозвалась Мариетта.

Она собиралась что-то добавить, когда звук отворяемой двери заставил ее прикусить язык. Она вновь приникла к отверстию.

— Это Лионелло и Зорзи.

— Зорзи, твоя идея не что иное, как безумие. Неужели ты и впрямь хочешь выкрасть у турок кожу Маркантонио Брагадино?

— Похитить ее из константинопольского арсенала, не более и не менее.

— Мой дорогой, дело пропащее, если ты будешь действовать в одиночку.

— Но я буду не один. Ты отказываешься помочь мне. Что ж… Но я встретил кое-кого, кто согласен пойти со мной.

— О ком ты?

— Его зовут Полидоро. Один из тех, кто выжил в битве при Фамагусте. Я считаю его достаточно отважным, чтобы помочь мне. [93]

— Я понимаю: ты хочешь вернуть на родину останки твоего отца. Но у него-то какой интерес?

Вот те раз! Оказывается, Маркантонио Брагадино приходился отцом Зорзи Бонфили? Но почему у них разные фамилии? Некоторое время Мариетта и Виргилий терялись в догадках, но затем их осенило.

— Он бастард, Бонфили — его фамилия по матери.

На какое-то мгновение они упустили из виду, что делалось и говорилось внизу, настолько поразило их услышанное. Когда они вновь припали к отверстию, речь шла уже о другом.

Речь Лионелло, нашпигованная научными словечками, в другое время вызвала бы у Мариетты и Виргилия искреннее желание посмеяться. Однако в их теперешнем положении они не могли себе позволить даже фыркнуть. Проникнувшим, словно мыши, в частную резиденцию, им следовало вести себя тише воды ниже травы. В это время Зен открыл какой-то древний манускрипт в пухлом переплете и стал зачитывать из него своему alter ego [96].

— Первое время эта черная жидкость напоминает жирный бульон, в который насыпали перцу. Это именно то, что у меня получилось. Теперь черед второй фазы. — И, водя пальцем по странице, продолжал читать: — Жидкость загустевает и становится похожей на чернозем, а при дальнейшей варке белеет. Ибо и земля наша при гниении чернеет, а затем, очищаясь и высыхая, белеет, и тут влажной и темной власти воды или, иначе, женщины приходит конец. И белый дым проникает в новое тело.

Видимо, глава закончилась, поскольку алхимик с шумом захлопнул манускрипт. Мариетта вздрогнула, Виргилий обнял ее, и они вместе продолжали подслушивать.

— Сколько еще времени пройдет, прежде чем ты получишь результат?

— На весь процесс положено сорок дней. Ибо сорок лет бродили иудеи в поисках земли обетованной, и сорок дней длилось искушение Иисуса в пустыне. Не забывай, Зорзи, ни Ветхого, ни Нового заветов.

— Священное Писание я знаю, однако твой треклятый «влажный» путь гораздо длиннее «сухого».

— Будь у нас письмо Фламеля, мы в два счета разгадали бы пять рисунков! — глубоко вздохнул Лионелло.

— Лишь бы только два парижских сопляка с девчонкой не откопали его раньше нас.

— Если твое предупреждение на них не подействует, придумаем что-нибудь посущественней, чтобы убрать их с нашего пути.

Упоминание об их собственных персонах исторгло у Виргилия и Мариетты общий возглас изумления. Каждый закрыл рот другому. Оба затаили дыхание: чревато ли последствиями их неосторожное поведение?

Пьер был распростерт возле кресла, не в силах пошевелиться. Олимпия увлекла его в мир несказанных удовольствий, невиданного сладострастия. Он закрыл глаза, чтобы больше не видеть ее. Она встала, поправила корсаж, одернула юбки, задев ими торс и лицо юноши. Это было как прощальная ласка. Затем развязала ленты, которыми он был привязан к ножкам кресла, освободив его запястья, и чувственным жестом бросила их ему в лицо.

Лионелло и Зорзи примолкли. Что это было? Хозяин дома приставил палец ко рту, показывая своему приятелю, что нужно прислушаться. Установилась тревожная вязкая тишина. Виргилий и Мариетга наверху не осмеливались наклониться к отверстию в полу, чтобы даже движение воздуха не выдало как-нибудь их присутствия. С той и с другой стороны потолка время, казалось, застыло. Неизвестно, чем бы это кончилось, но вдруг откуда ни возьмись, вынырнула черная крыса — она вскочила на древний манускрипт по алхимии.

— Раминагробис! А я-то думал, ты сдох от чумы! — проворчал Зорзи.

Лионелло протянул к крысе руку, и она вскарабкалась по его рукаву.

— Это ты шумишь? А я уж решил, что кто-то проник во дворец.

Незваные гости наверху обменялись выразительными взглядами. В них читался страх: то ли оттого, что их чуть было не застукали, то ли при виде толстого грызуна, отвлекшего на себя внимание двух сообщников. Ситуация была опасной, самое время убираться подобру-поздорову. Бесшумно покинув помещение на третьем этаже, они на цыпочках спустились по черной лестнице вниз. А оказавшись в саду, опрометью бросились к ограде. Мариетте мешали бежать юбки, она подняла их, но одна пола зацепилась за пряжку ее туфли, и она упала. Опережавший ее Виргилий, услышав звук падения, обернулся, кинулся к ней и помог подняться. Дальше они побежали вместе, взявшись за руки. У ограды он обхватил ее за талию и подсадил. Затем подтянулся сам и спрыгнул на улицу. Однако вне опасности они себя не чувствовали и потому продолжали бежать рука в руке вдоль канала Ангелов до паперти Святого Петра Мученика. Щеки их пылали, кровь билась в висках, в груди свистело. Может, потому они и не услышали криков слуги Зена, который бежал за ними.

Выйдя от Олимпии, Пьер оказался на Цирюльной улице и пошел куда глаза глядят. Он был во власти неизведанного ощущения: будто бы пребывает в неком мире, существующем параллельно реальному, на неком отдалении, в котором ничто не имеет значения. Возможно, так ему было легче справиться с чувством вины… Ведь он нарушил клятву верности, данную Лизетте, без зазрения совести предал себя в опытные руки профессионалки, наслаждался во время чумы, потратил время на чепуху, пока друг без устали расследовал чудовищное преступление. Он очнулся на незнакомой просторной площади, обсаженной деревьями, с церковью, которой прежде ему не доводилось видеть. Звонница из кирпича в венето-византийском стиле возвышалась над храмом. Его внимание привлекла необычная чаша для пожертвований на стене: в виде солдата с копьем в руке и в ореоле. И хотя дракона не было, Пьер догадался, что это Святой Георгий. Как же ему найти дорогу в Кастелло или Каннареджо? Он огляделся. Вокруг никого, кроме калеки, просящего милостыню. Пьер подошел к нему: