Эдуард Хруцкий - Полицейский

Девушки в хоре битые, их мужскими прелестями удивить было трудно. Они окружили старца. — Полиция, — дружно заголосил зал.

К столу Бахтина подбежал пристав второго участка Сущевской части подполковник Семенов.

— Голубчик, Александр Петрович, что делать? Сейчас градоначальник генерал Андрианов приедет. Скандал-то какой.

— Пошлите городовых, пусть его в холодную отправят…

— Да что вы, голубь мой, двадцать три года непорочной службы коню под хвост…

— Александр Петрович, — к Бахтину подошли два актера Художественного театра, давние его знакомцы, — что же это такое?

А на сцене в окружении хористок плясал полуголый святой старец.

— Неужели на эту тварь в империи управы нет, — сказал за соседним столом человек со значком присяжного поверенного на лацкане фрака.

Бахтин ненавидяще поглядел на лохматого пьяного мужика, сделавшего Россию своим подворьем, ткнул папиросу прямо в тарелку и скомандовал: — Старший надзиратель Литвин!

Они, расталкивая пьяных зевак, поднялись на сцену. Бахтин привычно, как жулику, вывернул Распутину руку и поволок его к служебному входу. — Ты… Как смеешь… Да я… — ревел старец.

За кулисами Бахтин толкнул его на диван, угрожающе затрещавший под грузным телом. Распутин вскочил, с ревом кинулся на Бахтина.

— Убью, сука, — тихо сказал Бахтин. И пьяный старец понял, что этот убьет.

Тут появился Андрианов, несколько жандармских чинов. Они бросились успокаивать Распутина. К Бахтину подошел начальник Московского Охранного отделения полковник Мартынов.

— Мне жаль вас, господин Бахтин, — тихо сказал он, — видимо, из полиции вам придется уйти.

— Вы имеете в виду, полковник, что меня просто выгонят?

— Думаю, да. Но помните, я объективно доложу Белецкому, как все произошло. — И на том спасибо.

На сцене еще бесчинствовал хор, хохотали люди. Появление Бахтина было встречено овацией. К нему подскочил человек в серой визитке, один из компании Распутина. — Да как вы смели…

Он не успел договорить. Бахтин схватил его за отвороты и с силой оттолкнул. Полетел стол, зазвенела посуда.

— Пойдем скорее. — Кузьмин потянул его за руку. Они вышли из ресторана, сели на извозчика и уехали. По приезде в столицу, его сразу же отстранили от должности.

— Наделали вы делов, батенька, — сказал огорченно Филиппов, — теперь хорошо, в рядовые сыщики переведут, а могут совсем со службы турнуть.

— Не пропаду, — ответил Бахтин, — а вы, Владимир Гаврилович, вытерпели бы эти мужицкие выходки? — Честно говоря, и сам не знаю.

Тем же днем Филиппов тайно встретился с товарищем министра внутренних дел генералом Джунковским, пользовавшимся правом непосредственного доклада царю.

Царь принял Джунковского в библиотеке, Он только вчера приехал из Ставки и был одет в полевую офицерскую форму. В защитной гимнастерке, перетянутой ремнем, с полевыми полковничьими погонами, он больше походил на командира номерного полка, чем на российского самодержца.

— Милости прошу, Владимир Федорович, — царь встал и пошел навстречу Джунковскому, мягко пожал руку, — вы, генерал, у меня редкий гость.

— Ваше величество, пришел я к вам по делу неприятному…

— Если вы по поводу московской истории, то не трудитесь.

— Ваше величество, я не могу кривить душой, посему не буду давать оценку поведению Григория Ефимовича.

— В него вселился дьявол, так считает императрица.

— Сей объект нечто астральное, посему неподведомствен нашему министерству…

— Очень мило, — Николай улыбнулся, — действительно, это скорее в компетенции церкви.

— Но, ваше величество, я прошу за отличного полицейского чиновника, который, проявив недюжинное мужество, спас старца от позора. — Он применил к нему силу.

— Да, ваше величество, в зале ресторана было много репортеров, появились фотографы, тогда надворный советник Бахтин и начал действовать, дабы спасти от позора Григория Ефимовича.

У Николая II была великолепная память, особенно на фамилии. — Постойте… Бахтин. Мне знакома эта фамилия.

— Три года назад вы всемилостивейше разрешили принять ему орден Почетного легиона, пожалованный президентом Франции. — Помню, как же, эта история с Лувром. — Так точно.

— Насколько я помню, мы тоже отметили его усердие по службе.

— Вы пожаловали ему орден Владимира четвертой степени. Нынче этот отменный криминалист отстранен от службы и, видимо, будет уволен из полиции. — Вы говорите, что он спас нашего друга? — Именно так, ваше величество. — А как служит Бахтин?

— Превосходно, ваше величество, он в двенадцатом году арестовал банду Терлецкого, через год раскрыл дело убийства фабриканта Лыкова, сейчас арестовал аферистов из Невско-Московского банка. Чья-то злая рука тормозит его продвижение по службе, обходят наградами…

— Господи! Джунковский, вы везде видите заговоры. Подыщите ему хорошую должность, представьте к очередному чину, а за эту историю поздравьте с Владимиром третьей степени. Впрочем, не надо за эту историю. За службу. Именно за службу.

Все рассказал Бахтин за веселым офицерским столом. Все, кроме визита Джунковского к царю. Потому что он ничего не знал об этом. И об очередном ордене умолчал, постеснялся.

А напряженность за столом исчезла. И не было полицейского чиновника и офицеров. Тесно сбилась вокруг бутылок и закусок компания юнкеров, и истории вспоминались все больше из молодости. Прекрасной юнкерской молодости. Когда впереди была вся жизнь, которая непременно должна сложиться удачливо.

Хорошо Бахтину было сидеть рядом с этими отважными людьми и, глядя на их боевые ордена, он забыл о том, что сам многажды рисковал жизнью, был несколько раз ранен, нещадно бит и не знал покоя в мирное время так же, как не имеет его нынче.

А утро уже вступило в свои права и стремительно катилось к полудню. — Пора прощаться. — Ты куда, Коля? — спросил Бахтин Калмыкова. — Пойду в гостиницу. Мне ночью на поезд.

— Поехали ко мне, я холостяк. Помоешься, поспишь. Закусим, чем Бог послал, поговорим. — Поехали.

Извозчик медленно вез их сквозь проснувшийся, суетливый город. Холодный, неуютный, настороженный, словно ожидающий чего-то страшного. Вот прапорщик юный. С отрядом пехоты Пытается знамя полка отстоять…

Привязались же эти никчемные стишки. Засели в голове, словно считалка. Вот и бубнит он их пятый день подряд. Тьфу! Прямо напасть.

Григорий Львович Рубин, раскачиваясь на носках, оглядел еще раз прихожую.

Мраморные фигуры, бронзовые лампы, батальные картины якобы Гро.

Постоял немного, закурил и начал подниматься по лестнице, позванивая шпорами.

Война для всех война. Прочь фраки, визитки, английские пиджаки. Ловко сидел на нем замшевый френч с узенькими серебряными погонами, на которых, словно монограммы на портсигаре, разместились шифры, зигзагообразные просветы, звездочки и эмблема в виде перекрещенных топора и лопаты. Теперь он числился по Союзу городов, носил форму и даже браунинг на ремне. Когда председатель Государственной Думы Родзянко начал организовывать поставку сапог и обмундирования для действующей армии, Усову удалось воткнуть Григория Львовича в это крайне патриотическое и безумно прибыльное предприятие. Патриотизм Григория Львовича был отмечен орденом Станислава III степени и медалью на темно-синей ленте «За труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914 года». Коммерческая деятельность дала неплохую прибыль.