Эдуард Хруцкий - Полицейский

Бахтин встал, примериваясь, как засадить Рубину по морде. Тот понял и отскочил в сторону.

— Боишься, Лимон. Мне на память твою наплевать. А пугать будешь фраеров. Я таких, как ты, десятка два на каторгу отправил.

— Господа, господа, — вмешался Усов, — ну как же так?

— Ничего, Петя, — Рубин достал портсигар, сверкнувший бриллиантовой монограммой, закурил. — Ничего. Мы с господином коллежским советником душевно поговорили. Выйдем на минуточку, пошептаться надо. Вы уж нас простите, господин Бахтин, коммерческие дела. В столовой Рубин зло надвинулся на Усова. — Ты что, в сексоты подался? — Не мели чушь. Княжина убили. — Когда? — Несколько часов назад.

— Ах, суки, такого человека. А этот, конечно, за бумагами приперся. — Уж я не знаю, как прознал.

— Талант, — восхищенно сказал Рубин, — светлая голова. Он один всей полиции этой недоношенной империи стоит. Думаешь, Дергаусов Княжина подмочил? — Думаю, его людишки.

— Ну что, Петя, сдай их Бахтину. Конкурентов уничтожать надо. А когда сыскарь их заловит, я Коншина этого крепко захомутаю. — Уж план есть?

— Конечно. Коммерция — та же война. Ну иди, Петя, расскажи ему все.

Бахтин проснулся оттого, что кошка Луша залезла на подушку и начала лизать его щеку.

Он нащупал рукой маленький теплый комочек и начал ласково поглаживать шелковистую спинку. За темными окнами простучали колеса извозчика.

В комнате было тепло и тихо, и он опять заснул, чувствуя рядом ласковое, привязанное к нему существо. Проснулся он поздно, за окном уже светало.

Бахтин долго лежал, предаваясь сладкому ощущению покоя, стараясь думать о кошке, мелких домашних делах, гоня от себя мысли о работе. Надо было вставать, пока молчал телефон. Он встал, вызвав тем самым недовольство Луши, вытянул из-за шкафа гири и начал гимнастику.

Постепенно он почувствовал, как начала пульсировать кровь, как мышцы наливались приятной тяжестью, как светлела голова.

Вчера, придя домой, он дал себе зарок не думать о деле. Мозгам необходима была передышка. Уж слишком напряженно он работал прошлую ночь.

Потом Бахтин долго стоял под ледяным душем и вышел к столу свежий и помолодевший лет на десять. Завтракал он неторопливо и после кофе закурил.

Вот тут-то он и спустился из своего Эдема на грешную землю и понял сразу, что весь смысл откровения Усова сводился к простой конкурентной борьбе.

Хотя кое-что он уяснил. Теперь ему было ясно, кто стоял за убийствами и поджогом. Безусловно, Дергаусов.

Княжина убили из-за каких-то документов. Если Усов, в этом Бахтин не сомневался, отдал ему все, то, значит, у кого-то еще находились бумаги, компрометирующие компанию господина Дергаусова. Но у кого?

Убитый подполковник мог передать их только человеку, которому доверяет. Серегину. Но у него ничего не нашли. На шее покойного был медальон. Кто-то сорвал его.

Сестра сказала, что медальон был с женским портретом. Зазвонил аппарат. — Бахтин у телефона. — Это Кулик. — Слушаю вас.

— Сыщики показали фотографию Серегина во всех клубах, где разрешена карточная игра. Его никто не знает.

— Прекрасно, а вам не удалось восстановить его день перед поджогом? — Пока нет. Но я стараюсь. — Хорошо. Бахтин положил трубку. Кулик не сообщил ему ничего нового. Бахтин вновь поднял трубку. — Барышня, 52-26, пожалуйста. — Соединяю. — Алло, — на английский манер ответил Кузьмин. — Женя, здравствуй. — Здравствуй, Саша. Что нового? — Много чего, еще одно убийство.

— Да что ты. У меня для тебя есть новости, приезжай в редакцию.

Бахтин начал собираться. Перед отъездом он основательно обновил свой гардероб. Хороший портной сшил ему три пиджачных костюма. В Английском магазине он приобрел прекрасное двубортное пальто и даже на Невском прикупил новинку — продолговатые наручные часы. Он надел темно-серый в елочку костюм, завязал галстук, скрепил его серебряной булавкой. Посмотрел на себя в зеркало и остался доволен.

Внезапно кто-то позвонил в дверь. Марии Сергеевны не было, она ушла к ранней обедне, поэтому Бахтин пошел отворять. На пороге стоял человек в кепке и потертом пальто.

— Вы, — начал Бахтин и узнал Митю Заварзина. Господи, как он изменился с момента их последней встречи. Отечное лицо, мешки под глазами. Такие лица бывают у больных или сильно пьющих людей.

Куда делось его парижское щегольство. Помят и небрежен был его давнишний знакомец. — Пусти меня, Саша. — Заходи. — Ты должен меня спрятать.

— Я тебе ничего не должен, — холодно ответил Бахтин. Аи да Белецкий! Вот спасибо, господин сенатор. — Ты спас нас в Париже…

— Что ты несешь? Кого я спас? При чем здесь Париж? — Саша, за мной гонятся.

— Это твоя судьба, Митя. Ты бежишь, тебя догоняют. А откуда ты узнал мой адрес? Я несколько дней, как из столицы. Только не говори, что прочитал его в книге «Вся Москва». Не надо. — Ты обязан мне помочь.

— Вот это мило. Почему я тебе обязан. Берем самый простой вариант. Ты социалист. Кажется, большевик, я, право, слабо разбираюсь в ваших учениях. Ты желаешь уничтожить строй, которому я служу, а он за это платить мне неплохое жалованье.

Я не политик. Я криминалист. Поэтому крайне глупо тебе приходить к такому опытному сыщику, как я. Что у тебя было в Париже, я не знаю и знать не хочу. Но хочешь, расскажу тебе притчу. — Ну.

— Жили-были два друга. Один попал в беду, а второй рискнул и предупредил его. Правда, их было трое и один оказался доносчиком.

— Как ты смеешь, — как-то неестественно, по-актерски выкрикнул Заварзин.

— Смею, милок. И вот что тебе скажу. Кончай пить, видишь, как у тебя поутру рученьки трясутся. Пошли. — Он привел Заварзина в кухню, достал графин, налил до краев фужер.

— Пей. Это единственное, что я могу сделать для тебя.

И потому, как жадно его дружок схватил фужер, как трудно дергая кадыком, он пил, Бахтин понял, как именно его завербовал Мартынов. Взял по пьянке, как фраера. — А теперь иди.

— Ты, — Заварзин заговорил звучнее, жесты у него стали точными, — гонишь друга. Помни, когда победит революция.

— Любой революции нужны криминалисты. Иначе вас жулье снова в подполье загонит. Иди, Митя, кланяйся от меня Мартынову. — Как ты смеешь, сволочь!

— Смею. Пошел вон, а то городового кликну.

Нет, не лицо бывшего друга сказало Бахтину, что он прав. Спина. Те несколько шагов от кухни до двери рассказали ему всю горькую одиссею человека, ушедшего в революцию и ставшего платным агентом охранки.

Это была спина поверженного, сломленного, потерявшего совесть. Об этом говорила преждевременная сутулость и выцветшие швы когда-то модного парижского реглана.

И стоптанные каблуки говорили о бедности. И бахрома на брюках кричала о том, что их хозяин чаще заходит в трактир, чем в конфекцию.