Том Харпер - Рыцари креста

Морщась от боли, Адемар поднялся со скамьи. К нему тут же подбежал стоявший неподалеку священник, однако епископ не обратил внимания на протянутую ему руку и, прихрамывая, направился к двери.

— Бог наказывает тех, кто дерзает ослушаться Его святой воли! — воскликнул Маленький Петр после того, как Адемар исчез в соборе.

— Маленький Петр! — окликнул его я. — Я хочу задать тебе вопрос.

— Что тебе нужно?

Взгляд его голубых глаз, чистых и разом бездонных, поразил меня настолько, что я непроизвольно сделал шаг назад.

— Я разыскиваю рыцаря по имени Одард. Одард из Бари. До недавнего времени он служил у Боэмунда. Я знаю, что теперь у него нет ни коня, ни оружия. Должно быть, он стал обычным паломником. Ты знаком с ним?

Петр зашевелил своим длинным носом.

— Паломников очень много, но я стараюсь помочь каждому из них. Все они могут почитать меня за отца, но не всех их я считаю своими сыновьями. Его зовут Одо?

— Одард.

— Он лишился всего?

— Мне так сказали.

— Он норманн?

— Да.

— Скорее всего, он присоединился к тафурам. — Заметив мой испуг, Маленький Петр не удержался от улыбки. — Ты слышал о них?

— Кто же о них не слышал!

— Отправиться во владения их повелителя дерзали немногие. Вернулись же оттуда и вовсе единицы. Туда-то я сейчас и направляюсь. Я не испытываю страха, ибо Господь со мною!

— Ты не мог бы взять меня с собой?

Отшельник залился смехом. По его подбородку потекли слюни.

— Отчего бы не взять? А вот выпустят ли тебя оттуда — это все в руках Божьих!

Сопровождать Маленького Петра было далеко не просто. Мы встретились возле дворца и уже через несколько минут, сойдя с одной из главных улиц, попали в лабиринт узких улочек и переулков, бегущих по склонам горы Сильпий. Кривые деревянные балконы делали грязные кирпичные стены еще безобразнее, камни и всевозможные отбросы преграждали нам путь. Совсем недавно это был турецкий квартал, теперь же турок не осталось здесь и в помине. Их дома и улицы, с бедностью которых не могли сравниться даже самые худшие трущобы Константинополя, заняли франки. Возле нас бегали голые дети, швыряя друг в друга грязью и дерьмом, их матери сидели в дверях, бесстыдно демонстрируя свои голые груди. Я покраснел и решил смотреть только себе под ноги. Пустынника, похоже, вообще не посещали греховные мысли: как ни в чем не бывало он, прихрамывая, продолжал шагать вперед. Нам то и дело приходилось останавливаться. Улицы здесь имели ровно такую ширину, чтобы по ним могла проехать телега, однако Петра встречало столько франков, что пробиться сквозь их толпу было весьма непросто. Кто-то касался края его короткого плаща, другие падали пред ним ниц, испрашивая его расположения или благословения. Прикрыв глаза и протянув им раскрытые ладони, с блаженным выражением на обращенном к солнцу лице он касался их ран и нес им слова утешения. Он явно пытался подражать Христу, и его нищая конгрегация любила его именно за это. Ничего удивительного, что паломники и поныне готовы были следовать за ним куда угодно.

На перекрестке узких улиц мы увидели знак. Он свисал с паутины натянутых над нашими головами веревок. Это была доска с начертанными на ней словами «Regnum Tafurorum». По бокам ее висели два вытянутых щита с белыми крестами, а над нею болтался на гвозде человеческий череп.

— Царство тафуров… — еле слышно пробормотал Маленький Петр.

— Неужели царь тафуров действительно существует?

Отшельник пожал своими уродливыми плечами.

— Говорят-то о нем частенько.

О его существовании был наслышан и я. В декабре, то есть в самом начале осады, в лагере стали поговаривать о том, что у бедняков появился новый предводитель, какой-то обнищавший рыцарь. Его подданные, по слухам, вскрывали животы у трупов, надеясь найти там проглоченное золото, и пожирали выкопанных из земли покойников. В том, что они действительно существовали, можно было не сомневаться. Мне доводилось видеть этих босоногих, одетых в жалкие лохмотья людей и на строительстве укреплений, и на поле брани, где их отличала необычайная жестокость. Они клялись держать свои секреты в тайне и не общались с посторонними, и тем не менее по ночам франки шепотом рассказывали истории об их короле и вздрагивали при каждом вопле и стоне.

— Так ты его видел или не видел? — спросил я.

Ходили слухи, что Маленький Петр был единственным человеком, которому разрешалось пересекать пределы их владений.

— Он сидит на троне из костей высотой в человеческий рост, корона его выкована из копий, кубок сделан из черепа турка, а шатер сшит из человеческих кож! — ответил мне Петр дрожащим голосом.

— Разве подобные россказни могут быть правдой? — изумился я.

Отшельник нахмурился.

— Почему бы и нет?

— Ты видел все это собственными глазами?

— Как тебе сказать… Я поклялся хранить тайну. Никто не выдает секретов царя тафуров.

Петр ускорил шаг, то ли не желая продолжать разговор на эту тему, то ли страшась гнева царя тафуров. Я старался не отставать от него, боясь заблудиться.

Не знаю, как долго мы шли по этим душным зловонным улочкам. Встречавшиеся на нашем пути тафуры, с которыми Петр обменивался краткими фразами, смотрели на меня с открытой неприязнью. Единственным их одеянием были белые набедренные повязки и висевшие на груди большие деревянные кресты на толстых веревках. Наконец Петр остановился возле какой-то двери. Жестом призвав меня к молчанию, он постучал по резной панели и сказал что-то по-провансальски привратнику, открывшему дверь. Нас пропустили во внутренний двор.

Мне вновь вспомнились жуткие истории о тронах из человеческих костей и кубках из черепов. На деле же все оказалось куда как проще и страшнее. Возле выбитых окон лежали груды дерева и камня, а на куче булыжника сидело человек шесть-семь полуголых тафуров. Один из них глодал коровью кость, а все остальные меланхолично наблюдали за тем, как насилует окровавленную нагую женщину еще один их сотоварищ. Тот делал это с таким безразличием, с каким мог бы выпалывать сорняки на грядке. Судя по кровоподтекам, синякам и остановившемуся взгляду, женщина находилась в бесчувственном состоянии.

Дальнейшее с трудом поддается объяснению. В моем сознании вспыхнули разом сотни разрозненных образов: моя жена Мария в платье, насквозь пропитанном кровью, лежит на постели; я держу в руках свою маленькую дочку, зная, что Константинополь отдан на разграбление захватившим его легионерам; я смотрю на серебряный крест, что висел сейчас у меня на шее. Не осознавая, что делаю, я потянулся за кинжалом. Все тафуры смотрели теперь на меня, и, прежде чем я успел выхватить свой клинок из ножен, один из них метнулся ко мне и ударил меня в челюсть так, что я рухнул наземь. Поднявшись на локте, я почувствовал во рту вкус крови.