Юлиан Семенов - Горение. Книга 1

Подошли другие солдаты, стали чуть поодаль, оперлись ладонями на стволы, задумчиво и грустно слушали Пилипченко, разглядывая в то же время Дзержинского с настороженным, сторожким интересом.

— Ну а почему же я, дворянин, ушел из поместья? Зачем по тюрьмам скитаюсь, по чужим квартирам, а ты, который в покосившейся избе живешь, меня, словно врага, стережешь? Я ж ради тебя, ради вас вот, — Дзержинский кивнул на солдат, — ото всего отказался. Сам отказался, никто меня не заставлял.

— А может, вы блажной, — сказал один из солдат.

— Он на «ты» приглашает, — пояснил, не оборачиваясь, рядовой Пилипченко.

— Блажной — не верит, — задумчиво, без обиды, откликнулся Дзержинский, — вера — это если знаешь и убежден в правоте дела.

— Завсегда были баре и господа, завсегда останутся, — сказал Пилипченко, грустно разглядывая лицо Дзержинского. — Так в Писании сказано, куды ж против слова попрешь? Чай, его не люди выдумали.

— Люди.

— Рази апостолы — люди?

— Конечно.

— Так у людей же крыльев не бывает?!

— Бывают, — сказал Дзержинский.

— Это я тебя понял, — сказал Пилипченко, — это ясно, куда ты клонишь… Мамаша-то жива?

— Умерла.

— Моя — тоже.

— Женат? — спросил Дзержинский.

— Увезли невесту в город, стала всякому женой. А у тебя есть жена?

— Умерла.

— И-и, бедолага… От чего ж?

— От чахотки.

— Тоже из господ?

— Из купцов.

— Я думал, купцы в бунт не ходят, только мы… — Пилипченко испугался слова «мы», обернулся на трех солдат; те по-прежнему разглядывали Дзержинского. — Это я не про вас — «мы», — поправился он,

— мы трону служивые, слуги государевы.

— Не государевы вы слуги, а палачевы, — сказал Дзержинский. — Вдолбили вам в головы: «царь-батюшка, наш заступник, от всех ворогов защитит, от всех бед упасет»! А ты подумал, отчего живешь в России хуже, чем здесь, в Польше, крестьяне живут? Ты видал, как другие живут? Германцы, французы? Ты книжку хоть одну прочел? Ты только то повторяешь, что тебе унтер-дурак на голове тешет: «Мол, социалисты, православия враги, народности супостаты — горе тебе принесут и вражду». А ты веришь.

— Поди не поверь — он тебя зараз в тюрьму направит.

— В тюрьме сейчас лучше, чем в твоей деревне, — сказал Дзержинский. — Дома-то лебеду по весне варишь, а в тюрьме хлеба дают, похлебку и воблу. Да и грамоте можно учиться в камере.

— Меня грамоте нагайками поучили, — сказал Пилипченко, — помещик Норкин жандармов позвал, когда голодуха была, сто штук закатили. Ну и что? По сей день мужик лебеду парит.

— Сами поднялись или агитатор приходил?

— Сами. Дети мёрли — терпеть не могли.

— Не сажали тебя после-то?

— Бог миловал.

— Скоро все изменится, — сказал Дзержинский. — Очень скоро. Только солдатам скажи — пусть не глупят, пусть против братьев не идут.

— Слышь, — вздохнул Пилипченко, — ты это… Ты, может, хошь на двор? Мы отвернемся, а после в воздух постреляем — для оправданья-то…

— Я убегу, а товарищей оставлю? Я так не умею.

— Ты, может, сумлеваишься в нас? Мы в спину не станем.

— Я не сомневаюсь. Я объясняю тебе, что не умею бросать друзей.

Пилипченко обернулся к солдатам:

— Поняли, стадо? Вот что значицца верить. А мы друг дружку заложим за мил-душу, если только унтер пальцем погрозит… «Донесение и. д. нач. жандармского управления Варшавского, Ново-Минского и Радиминского уездов Варшавской губернии ком. отд. корп. жанд. от 20 июля 1905 г. №1451. 17 сего июля, около полудня, поездом из города Варшавы прибыли на полустанок Дембе-Вельке, Привислинской железной дороги, около 70 мужчин и женщин и направились в находящийся поблизости лес имения Олесин-Дужий, Ново-Минского уезда. Ввиду полученных ранее негласных сведений, что с этим поездом из Варшавы должны были приехать в Дембе-Вельке и собраться в ближайшем лесу на совещание члены комитета Социал-демократов королевства Польского и Литвы, при помощи местной земской стражи и эскадрона 38 драгунского Владимирского полка, удалось из прибывших упомянутых лиц задержать на месте сборища 40 человек, причем на земле, где находились задержанные, найдено: 1) преступного содержания воззвания — 6 экземпляров, озаглавленного „Под знамя социал-демократии“; 2) два счета о собранных на преступные цели деньгах; 3) печатный лист, озаглавленный „Три конституции или три порядка государственного устройства“, в нем имеется три рубрики: а) „Чего хотят полиция и чиновники? — самодержавной монархии“, в) „Чего хотят самые либеральные буржуа? — конституционной монархии“ и г) „Чего хотят сознательные рабочие (социал-демократы)? — демократической республики“; затем изложены ответы на вопросы: „В чем состоят эти порядки государственного устройства? “ „Какое значение имеют эти порядки государств, устройства? “ и „Для чего должны служить эти порядки государственного устройства? “ — издания газеты „Пролетарий“ Центрального Органа Российской Социал-Демокра-тической Рабочей Партии; 4) приложение к №7 „Социал-Демократа“ — „Письма матросов в Черноморском флоте“ — преступного содержания; 5) рукопись, озаглавленная „Проект организационного статуса Социал-демократов королевства Польского и Литвы для представления V съезду партии в 1905 году“ — преступного содержания; 6)8 экземпляров листа с красным оттиском печати комитета Варшавских социал-демократов королевства Польского и Литвы, озаглавленного „Лист сборов на средства агитации“, причем на каждом имеются записи о количестве собранных денег; 7) незаряженный револьвер неизвестной фабрики, по наружному виду системы „Бульдог“ и 8) значительное количество переписки, находящейся в подробном просмотре, причем имеются записи и письма преступного содержания. В числе задержанных находятся два частных учителя, аптекарь и один без определенных занятий, остальные же из рабочего класса. Задержанный Иван Эдмундович Кржечковский означенный револьвер и несколько записок, из которых часть преступного содержания, признал своими. Об изложенном считаю долгом донести Вашему Превосходительству и присовокупить, что мною по настоящему делу возбуждено дознание в порядке 1035 ст. уст. угол, судопр. Ротмистр Сушков».

Утром Дзержинский от неожиданности замер, увидав в «арестантской хате» Юзефа Красовского, из боевой группы: тот пришел в одежде булочника и сбросил со спины мешок с хлебом.

— Сбегайтесь, арестантики, — шумел он, — буханочка ситного две копейки, прямо с пода, корочка прижарена!

Подвинувшись к Дзержинскому, быстро шепнул:

— В Варшаве демонстрации. Здесь — тоже. Я сниму мою одежду, мукой измажешь лицо, уходи вместо меня…

— Я никуда не уйду. Я не могу бросить товарищей.

— Людей соберешь, сделаешь налет, отобьете всех нас.