Вольфрам Флейшгауэр - Пурпурная линия

Виньяк, слушая, тупо молчал. На его лице попеременно отражались то недоверие, то изумление. Потом он решительно покачал головой. Нет, это врач обманывает себя. Или он рассказывает все это для того, чтобы удержать от шага, который Виньяк в глубине души уже давно решил совершить. Нет, она заплатит за этот подлый удар. Он не может позволить, чтобы с ним обходились так низко.

Баллерини сделал знак, что хочет говорить еще, но Виньяк перебил его:

— Я достаточно долго вас слушал. Прошу вас, спуститесь вниз и скажите Вандервельде, что я еду с вами. Кроме того, я хочу поблагодарить вас за то, что вы уже второй раз предлагаете мне помощь, когда я нахожусь в тяжелом положении. Надеюсь, что когда-нибудь мне представится возможность отплатить вам тем же. Прошу вас, идите, я тотчас спущусь за вами.

Баллерини не стал возражать. Тем же вечером он отправился верхом обратно в Париж. Ранним утром, в серых предрассветных сумерках, за ним последовал Виньяк.

Недели, предшествовавшие Пасхе, он провел на всем готовом в доме Баллерини и ждал развязки событий. Пользуясь хорошими контактами Баллерини при дворе, Виньяк каждый день узнавал о последних придворных новостях. Святой Престол, кажется, всерьез принял просьбу Генриха, так как из Ватикана сообщили, что Папа уединился, чтобы испросить у Бога совета: дать ли королю Франции разрешение на развод. Рим строго соблюдал пост.

В Париже в напряженном ожидании назначенной даты царила подлинная лихорадка. В столицу начали прибывать первые депутации со всех концов Франции. В доме мадам де Сурди, расположенном в примыкавшем к Лувру деканате, было выставлено карминно-красное свадебное платье герцогини.

Прошло почти две недели, прежде чем Виньяк отважился выйти на улицу. Тщательно следя за тем, чтобы не привлекать к себе внимание, он бродил по городу, регулярно приходя на улицу Двух Ворот. В дом Перро он, однако, не заходил. Виньяк всегда останавливался на некотором удалении от дома и, каждый раз оставаясь незамеченным, убеждался в том, что ставни по-прежнему закрыты. Жизнь на улице шла своим чередом, и никто из местных обитателей не обращал на художника ни малейшего внимания.

Под влиянием настойчивых советов Баллерини он отказался от своего первоначального намерения обратиться к герцогине или даже самому королю. Действительно, что он может им сказать? Ничего, кроме туманных предположений и слухов. В радостном ожидании предстоящей свадьбы нравы несколько успокоились. Никто не вспоминал ни о происшествии на банкете, ни об оскорбительных листках. Никто, казалось, не был заинтересован в скандале, в котором, сам того не зная, оказался замешанным Виньяк. Весь город застыл в ожидании той магической даты, которую назвал сам король, — после Белого воскресенья. Чем ближе становился срок, тем тише становилось злословие и наветы противников свадьбы. Властное слово короля задушило все сомнения и стало просто неблагоразумным, да что там, просто опасным нарушать праздными словами это спущенное сверху спокойствие.

Валерию найти не удалось. Так Виньяк, обреченный на бездействие, нервничая от надвигавшихся событий, продолжал оставаться сторонним наблюдателем. В предпоследнее воскресенье перед Пасхой он направился в церковь Сен-Жермен. Он знал, что туда пожалует сам король послушать проповедь капуцинов. Он не поверил своим ушам, когда услышал, какие гневные слова обрушил проповедник на книгу протестанта дю Плесси. Это омерзительная, отвратительная книга, подлинное оскорбление Господа и добрых католиков, поскольку содержит выпады против отцов Церкви. От короля, который стоял в толпе прихожан вместе с маркизом де Рони, потребовали, чтобы он приказал публично сжечь эту богопротивную книгу на Гревской площади. Потом проповедник несколько умерил свой пыл и сказал, что все это относится к книге, но не к ее автору, от которого требуется только одно — перейти в истинную веру. Что же касается книги, то не позволительно ли будет спросить всех стоящих перед проповедником людей о том, что неужели католики города Парижа имеют меньше прав, чем гугеноты в своих крепостях, где они не потерпели бы таких выпадов против своей религии.

Выходя с мессы, король распорядился запретить книгу и ее продажу. Когда же Его Величеству указали, что этот капуцин известен как смутьян и подстрекатель, король ответил, что на каждого, кто это утверждает, найдется много других, кто свидетельствует противоположное. На его же взгляд, этот человек вполне достойный проповедник.

Герцогиня и ее свита уже покинули Париж, а с наступлением Пасхи за ней в Фонтенбло последует и сам король.

Баллерини заблуждается, подумал Виньяк. Еще несколько дней — и бракосочетание станет свершившимся фактом. Из Рима пока не было никаких известий, но прошел слух, что король — при отсутствии решения Святого Престола — найдет подходящего французского епископа, который освободит его от брака с Маргаритой. Только чудо могло теперь воспрепятствовать Габриэль д'Эстре стать королевой.

Но одновременно Виньяк понял, что и его план составлен неверно. Чем дольше размышлял он об обстоятельствах, поставивших его в столь плачевное положение, тем сильнее становилось его озлобление. Положим, он оказался настолько глуп, что попался на удочку безрассудного коварства. Закрадывались ли в его голову какие-нибудь подозрения, пока он писал эту картину? Догадывался ли он, что творит нечто неслыханное? Нет, он был слеп и одержим жаждой успеха, когда выполнял заказ, не думая о последствиях своего деяния. Но не оказал ли он в конечном итоге услуги герцогине? Может быть, это его картина убедила колеблющегося короля в том, что настало время покончить с невозможным положением, в котором оказалась его возлюбленная, и отважиться на решительный шаг? И не стало ли единственной его наградой то, что он сумел, как вор, ускользнуть от возмездия? Он совершенно измучился, ломая себе голову над этими вопросами. Однако чем дольше он думал о происшедших событиях, тем отчетливее осознавал, что его собственные несчастья — это не главная причина его удручающего состояния. Гораздо сильнее его занимало другое. Он не понимал, что означает его картина. Собственное творение Виньяка оставалось загадкой для него самого.

За десять дней до Пасхи он наконец решился войти в мастерскую. Под покровом сумерек ему удалось незамеченным проникнуть в дом. Сердце его сильно билось, когда он, войдя, запер за собой дверь. Темнота, царившая в помещениях, оказала на Виньяка успокаивающее действие. Он прошелся по комнате, нашел под лестницей потайную дверь, открыл ее и вошел в мастерскую.

Тонкие половицы предательски заскрипели, и Виньяк сделал лишь несколько осторожных и медленных шагов. Дойдя до стола, он нащупал подсвечник и хотел уже зажечь огонь, когда его рука натолкнулась вдруг на что-то мягкое. В ужасе он резко отдернул руку. Послышался тихий звон. Все мышцы художника напряглись. Он затаил дыхание и широко раскрыл глаза. Волосы его зашевелились от дуновения холодного воздуха. Виньяк неподвижно застыл в ожидании. Наконец он собрал все свое мужество и зажег свечу. Фитиль ярко вспыхнул, и пламя осветило пурпурный сверток, лежавший на столе.