Дмитрий Лехович - Генерал Деникин

К тому времени анархия захлестнула страну. Инородные окраины Российского государства, стараясь оградить себя от большевизма, самоопределялись. Алексееву и его будущим сподвижникам Корнилову и Деникину Дон казался единственной точкой опоры, откуда можно было начать действовать.

Генерал Алексеев верил, что от начатого им дела «как от масляной капли начнет распространяться пятно желаемого содержания и ценности».

Генералы сознавали, что казачество вряд ли желало «идти вперед». Но они надеялись, «что собственное свое достояние и территорию казаки защищать будут».

Будущие вожди белого движения переоценивали те возможности, которые, казалось им, давала область Войска Донского. Их присутствие на Дону и тяга на Дон офицерства возбуждали в казачьей среде страх неминуемого вмешательства и нашествия большевистских войск. Матросы Черноморского флота угрожали Каледину враждебными действиями. Рабочие настойчиво требовали ликвидации контрреволюции. Быстро и резко обострялись отношения между казачеством и иногородними, впитавшими в себя большевистскую пропаганду. Разложение, охватившее всю русскую армию, коснулось и казачества.

«Никакими мерами, - писал генерал Деникин, - нельзя было оградить казачьи войска от той участи, которая постигла армию, ибо вся психологическая обстановка и все внутренние и внешние факторы разложения, быть может, менее интенсивно, но в общем одинаково воспринимались и казачьей массой.

…С возвращением казачьих войск в родные края наступило полное разочарование: они… принесли с собой с фронта самый подлинный большевизм, чуждый, конечно, какой-либо идеологии, но со всеми знакомыми нам явлениями полного разложения. Это разложение назревало постепенно, проявлялось позже, но сразу ознаменовалось отрицанием авторитета стариков, отрицанием всякой власти, бунтом, насилиями, преследованием и выдачей офицеров, а главное, полным отказом от всякой борьбы с советской властью, обманно обещавшей неприкосновенность казачьих прав и уклада… Началась трагедия казачьей жизни и казачьей семьи, где выросла непреодолимая стена между стариками и фронтовиками, разрушая жизнь и подымая детей против отцов».

Положение атамана Каледина становилось чрезвычайно тяжелым. Еще труднее было положение его непрошенных гостей.

Каледин знал, что генералам и съехавшимся на Дон офицерам повсюду в России грозила смертельная опасность. Он не мог отказать им в приюте и из своих личных средств помогал беженцам. На упреки критиков атаман указывал на старый казачий обычай: «С Дона выдачи нет!» Но в то же время под давлением все обострявшихся событий он просил генерала Алексеева обставить вербовку добровольцев возможно конспиративнее и советовал перевести алексеевскую организацию куда-нибудь за пределы области -в Ставрополь или в Камышин, то есть в пункты, находившиеся вне области Войска Донского, но в то же время прикрытые ею от центра европейской России.

Генерал Алексеев не последовал совету Каледина. Он не перенес свою деятельность ни в Ставрополь, ни в Камышин. По многим причинам он этого сделать не желал, да и не мог.

А добровольцы пробирались на Дон и в одиночку, и целыми группами. Влекли их туда имена признанных вождей. Двое из них - Алексеев и Корнилов - были Верховными Главнокомандующими; Деникин - Главнокомандующим сперва Западным, затем Юго-Западным фронтами; а Каледин заслужил всеобщее уважение как командующий 8-й армией, а потом как атаман Войска Донского. Кроме того, по своему происхождению и Алексеев, и Корнилов, и Деникин в прямом смысле вышли из народа.

С риском быть опознанными по дороге, с опасностью быть расстрелянными на месте двигались туда офицеры, юнкера, кадеты, студенты. Старшее поколение интеллигенции выжидало. Но молодежь, глубоко оскорбленная в своем чувстве патриотизма, готова была идти на любые лишения и жертвы. И она сознательно и бескорыстно шла на подвиг. Ее вера в Россию и подвиг ради нее, как яркий факел во мраке, осветили первую фазу белой борьбы.

Несколько лет спустя этому героическому порыву генерал Деникин подвел итог следующей фразой: «Если бы в этот трагический момент нашей истории не нашлось среди, русского народа людей, готовых восстать против безумия и преступления большевистской власти и принести свою кровь и жизнь за разрушаемую родину, - это был бы не народ, а навоз для удобрения беспредельных полей старого континента, обреченных на колонизацию пришельцев с Запада и Востока.

К счастью, мы принадлежим к замученному, но великому русскому народу».

В начале ноября из Киева прибыл небольшой отряд Георгиевского полка. В декабре добрался до Новочеркасска с большими трудностями и приключениями эшелон ударного полка, созданного летом на Юго-Западном фронте и названного в честь генерала Корнилова - Корниловским полком.

У генерала Алексеева не было денежных средств для его организации. И человек, когда-то распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь, по словам Деникина, «бегал, хлопотал, волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей… Алексеев выбивался из сил, взывал к глухим, будил спящих, требовал, отдавая всю свою энергию и силы своему «последнему делу на земле».

Поддержка Алексеева вскоре понадобилась атаману Каледину: большевики захватили два важных города - Ростов и Таганрог, а казаки отказались подчиниться распоряжению своего атамана идти против Советов. 26 ноября Каледин пришел к Алексееву, прося помощи. Он ее тотчас же получил. Отряд офицеров и юнкеров алексеевской организации, всего около 500 штыков, двинулся на Ростов. К отряду присоединилась местная учащаяся молодежь - гимназисты и кадеты. Затем - несколько одумавшихся казачьих частей. Город был взят.

«С этого дня, - писал Антон Иванович, - алексеевская организация получила право на легальное существование».

Тем не менее, отношение к ней в казачьих массах было враждебным.

В конце ноября, когда Деникин добрался наконец до Новочеркасска, он сразу отправился к атаману Каледину. Каледин обрадовался старому боевому товарищу. На просьбу Антона Ивановича откровенно сказать, не осложнит ли его приезд и ожидаемое прибытие Корнилова и без того сложные отношения между атаманом и революционными комитетами, Каледин ответил: «На Дону приют вам обеспечен. Но, по правде сказать, лучше было бы вам, пока не разъяснится обстановка, переждать где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах…» Он обрисовал Деникину обстановку и настроения на Дону. Ничего хорошего они не предвещали. Гость был поражен происшедшей переменой в Каледине. Он увидел человека осунувшегося, «как будто бы придавленного неизбежным горем», с печальными, усталыми глазами, удрученного катастрофой, случившейся в России и надвигавшейся на Дон.