Далия Трускиновская - Чумная экспедиция

Торговец попытался подняться с земли, но Федька опять замахнулся на него дрыном - и он замер.

– Так и об этом граф Орлов позаботится! - воскликнул увлеченный графскими затеями Левушка. - Слыхано, будут заставы укреплять, а кто пойдет туда трудиться, тому в день по пятнадцати копеек платить станут.

Архаров меж тем как бы ненароком сунул кошелек мимо левого кармана и уронил наземь.

– Государыня не велела понапрасну кровь проливать, - сказал он. - Так и товарищам своим передай.

– Кто мои товарищи - знаешь? - выкрикнул Федька.

Архаров пожал плечами.

– А кто бы ни были…

Федька помолчал. Вся эта беседа казалась ему беспредельно странной. Двое переодетых офицеров, молодой и постарше, словно бы не замечали на нем дегтярной робы и колпака с дырками для глаз.

– Кому рассказать - не поверят, что ты с каторжным негодяем по-божески говорить не побрезговал.

– А, знаешь, не брезглив я…

Торговец простерся по земле, протянул руку и прибрал кошелек, а затем стал отползать.

– А коли я сто человек порешил? Коли у меня рожа клейменая? Коли меня лишь чума от виселицы спасла?

Левушка сделал шаг назад - звучало сие из-под колпака яростно и с надрывом.

– Не успел ты ста человек порешить, - сказал Архаров. - Годы твои не те. А по пьяному делу из-за бабы задрался. И пришиб какого-то дурака, царствие ему небесное. А поскольку с тем дураком был в приятелях, то и вообразил себя превеликим душегубом. И сам же заорал - вяжите меня, православные! Что, не так?

Федька ничего не ответил.

– Ну, еще кому-то от тебя досталось на орехи. Не валяй дурака, не гневи Бога, - посоветовал Архаров.

Тут торговец поднялся на ноги и стал отступать к закоулку. Архаров резко повернулся к нему и так посмотрел, что парень ударился бежать.

– Чего это он? - удивился Левушка и полез в карман кафтана.

– Не стянул ли чего? - забеспокоился Федька.

– Мой цел, - добыв кошелек, сказал Левушка. - Николаша, а твой? Погоди, ты же его в руке держал!

– Обронил! - воскликнул Федька. - То-то этот змей к нам все жался!

Левушка, ни говоря ни слова, выхватил шпагу и кинулся в погоню.

– Стой, Тучков! Стой! - крикнул Архаров. - Заразу подцепишь! Вот дурень…

Он сильно огорчился тому, что Левушка, уже зная его затею с мечеными деньгами, не разгадал уловки.

– Не догонит, сейчас же и вернется, - уверенно сказал Федька. - Тот дворами уйдет, а твой недоросль тех дворов не знает.

– Ты его раньше тут встречал? - спросил о торговце Архаров. - Вы, мортусы, тут где-то поселились, должны уж местных знать.

– Эти к нам не суются, мы колечек зазнобам не покупаем, - отвечал Федька. - Нашарил, сволочь, по выморочным домам, ходит, ищет дураков… мало я ему влупил…

– Мародер, - четко произнес Архаров. - Может, и мародер…

Торговец, бросая товар, действительно уходил какими-то немыслимыми закоулками и дырками в заборах.

Левушка давно сбился со следа, но гнался наугад - музыкальным своим слухом вылавливая в притихших закоулках топот мужских, обутых в грубые башмаки, ног.

Он заскочил в какой-то двор. По всему видать - то был задний двор большой московской усадьбы, со службами - конюшнями, каретным сараем, всякими мелкими строениями.

Левушка встал, огляделся - ему стало ясно, что вор, кажется, ушел. Но он, явно копируя Архарова, исподлобья и чуть ли не принюхиваясь, исследовал пустой двор, затем прислушался, что-то показалось ему подозрительным.

В двухэтажное деревянное здание, раскидистое и просторное, вели довольно широкие распахнутые двустворчатые двери. Левушка с обнаженной шпагой вбежал по ступеням, оказался в сенях и остановился.

Откуда-то сверху донеслась тихая музыка.

Музыка!

Он встал, как вкопанный и сам не ощутил, как губы раздвинулись в рассеянно-радостной улыбке.

Музыка!

Далекий, пронизанный светом из высокого окна, образ - белое платье, белые руки, невесомо ласкающие струны арфы, юное сосредоточенное личико…

Музыка…

Тут звучала не арфа - кто-то незримый играл на клавикордах… играла! Это несомненно была женщина, красавица! Женщина - потому что только женщина могла выбрать эту хрустальную, грациозную, наивно-пленительную пиесу… только красавица, уродина ввек не выберет того, в чем столько красоты…

Левушка пошел на голос спрятавшихся в доме клавикордов.

Музыка, та самая… ноты, привезенные из Вены… дитя, наполовину ангел, потому что человеку такой дивной гармонии не создать, такую гармонию можно лишь подслушать на небесах!…

Левушка и сам не заметил, как перешел на скорый шаг.

Дом, где он оказался, был богато убран, огромен и пуст. Музыка, созданная юным ангелом, распахнула перед Левушкой все двери, и он спешил по анфиладе, слыша ее все отчетливей.

Последняя дверь была закрыта - но именно за ней творилась гармония божественного отрока…

– Моцарт! - вспомнив, воскликнул Левушка. И протянул было руку…

Но наваждение было не всесильным, он вспомнил, куда угодил.

Полоснув по стулу клинком, он выдрал квадрат ткани и сквозь этот квадрат взялся за дверную ручку.

За дверью была большая гостиная - такая, чтобы полсотни гостей чувствовали себя уютно. И совершенно не тронутая вороватыми руками - и вазы стояли, и канделябры на консолях, и всякие прочие бронзы, пусть запыленные, никто не уволок. И это было странно - дом-то стол открытый, впрочем, Левушка забежал в него с заднего двора и, возможно, по горячим следам продавца, имевшего ключ…

В глубине гостиной было возвышение - в две небольшие ступеньки, там стояли клавикорды. Видимо, до чумы в этом особняке устраивались домашние концерты.

Сидевшая за клавикордами женщина повернулась к Левушке.

Она была для дневного времени одета неожиданно - в белой рубахе, в белом же пудромантеле поверх нее, с распущенными волосами и без чепца.

Левушка видывал петербуржских красавиц, но видывал он их в полной боевой готовности - набеленных, нарумяненных, напудренных, с насурмленными глазами и бровями. Красавица обязана была иметь округлое личико, пухлый подбородочек… а эта?…

У этой черты лица были заострены, кожа - смугловата, тонкий нос - с горбинкой, а волосы - черны, как смоль, и курчавы. До такой степени курчавы, что не падали на плечи, а торчали, каждый завиток особо.

Взгляд был пронзительный.

Отнюдь не та красота, которая пленяла Левушку в монастырках, не ангельская, не кроткая, предстала перед ним. Может быть, при иных обстоятельствах он вообще бы не счел эту женщину красивой. Но музыка… музыка жила в повороте ее головы, в вознесенных над клавишами тонких руках, во всей ее горделивой осанке.

– Если вы что-то нуждаетесь, забирайте, - сказала женщина с легким акцентом. - Ко мне не подходите.

И опять заиграла. Опять - Моцарта.