Дж. Дэвис - Заговор Ван Гога

– Ладно, осматривайте. Только не беспокойте mevrouw Турн.

Они вошли в просторный холл, приглушенно освещаемый канделябрами с лампочками, имитирующими свечи, и огляделись. Темные деревянные панели на стенах и мебель, которая, наверное, считалась старомодной еще во времена постройки здания. Сырой, тяжелый воздух лишний раз подчеркивал разницу с приподнятой, жизнерадостной атмосферой типичного голландского жилья.

– Спасибо вам бо… – начала было Эсфирь, но женщина уже куда-то скрылась.

– Порядок, – бодро потер руки Хенсон и показал на внутреннюю лестницу. – Я наверх, а ты все посмотри внизу. Ищи любые намеки, где может находиться Турн.

– Не тянул бы ты время, а? – посоветовала ему девушка.

Словом, Хенсон отправился на лестницу, а Эсфирь – в пропахшую табаком гостиную. Кресло у камина выглядело очень древним и вполне могло стоить приличных денег. Во всем остальном комната производила впечатление спартанской обители. Несколько пустых винных графинов в серванте за решетчатыми дверцами. Книжный шкаф, заставленный томами в кожаных переплетах. Над каминной доской висело полотно а-ля Рембрандт, потемневшее от многолетней копоти и никогда, видно, не подвергавшееся реставрации или хотя бы чистке. Жизнерадостная полуденная сценка превратилась в некое подобие жанровой картинки в безлунную ночь: два сельских помещика с длинными глиняными трубками прогуливаются вдоль луга. За ними наблюдает какой-то жнец с серпом.

Эсфирь кинула взгляд в дымчатое зеркало, чтобы проверить, не увязалась ли за ней домработница, затем пошарила в выдвижных ящиках серванта. Всяческая чепуха: газетные вырезки, с десяток авиабилетных корешков, датированных годом раньше или даже еще более старых. Магазинный чек за дюжину бутылок французского вина. Записная книжка с пометками, сделанными небрежным почерком. Не принадлежит ли она Турну? Масса дат, чьих-то имен… На миг ей почудилось, что перед глазами мелькнула знакомая фамилия, однако, повернув книжку к свету, она убедилась, что речь идет всего лишь про Схипхол, амстердамский аэропорт. Прочие страницы были забиты целым списком телефонных номеров, но ни один из них она не узнала.

Девушка перешла в следующую комнату, куда больше размером, словно когда-то предназначавшуюся для балов, хотя явно не использовавшуюся уже много-много лет. Вдоль стен расставлены зачехленные стулья, вереница призраков прошлого. В дальнем конце зала находилась двустворчатая стеклянная дверь на садовую террасу. Чистые полированные стекла никак не гармонировали с ветхой атмосферой всего дома. Цокая каблуками по паркету, Эсфирь подошла ближе и увидела на улице розовые кусты, чугунный кованый столик и сидевшую в кресле-коляске женщину с тюрбаном.

Стараясь не производить ни малейшего шума, девушка скользнула наружу.

Словно под легким ветерком, голова этой женщины едва заметно покачивалась, и складки шелкового тюрбана отливали разноцветными блестками в лучах яркого солнца. Столик стоял прямо перед креслом, худенькие пальцы поглаживали его замысловатые кованые узоры.

– Гретхен? – спросила вдруг женщина дребезжащим голосом. Она повернула лицо, и девушка увидела ее белые, практически слепые глаза, подернутые влажной пеленой. – Гретхен?

– Mevrouw Турн? – Девушка осторожно шагнула вперед.

– Oui, – ответила женщина. – Qui est la? [15]

Эсфирь на миг задумалась, не стоит ли спросить, говорит ли старушка по-английски, но потом решила продолжать на французском и заодно порадовалась про себя, что хозяйка дома не начала разговор по-голландски.

– Извините, – сказала она, – я не хотела вас обеспокоить. Я просто увидела ваш прелестный садик, и меня к нему словно потянуло.

Старушка выслушала, не проронив ни слова.

Эсфири вспомнилась мать, хотя в подслеповатом взгляде этой женщины было куда больше жизни, чем в зрячих глазах Розы Мейер.

– Я имею честь быть знакомой вашего супруга, доктора Турна.

Старушка клюнула подбородком и фыркнула:

– Le Prof esseur Docteur Gerrit Willem Toorn! Xa-xa!

– Да, – подтвердила Эсфирь.

– Чушь! Какая чушь!

– Доктор Турн?!

– С таким же успехом и капустную кочерыжку можно считать профессором!

– Что вы говорите…

– Он женился на мне из-за денег. Впрочем, я тоже не дура. Не так уж много оставалось мужчин, способных водить за нос немцев, чтобы они у нас не копались.

– Ваш супруг сумел обмануть немцев?

– Да уж, я отлично знала, чего они хотят. Попробуй только им откажи… Даже отняли у нас этот дом. Папин дом.

– А доктор Турн был важным нацистом? – спросила Эсфирь.

– По ночам мы все слышали крики. Кровь не смоешь.

– Вы хотите сказать, что доктор Турн принимал участие в пытках?

Женщина замерла.

– Пытки? Доктор? Какой доктор? Нет, мы их облапошили. Самому Герингу натянули нос. Жирная свинья!

Эсфирь закусила губу и присела на корточки возле старушки, пытаясь сохранить ясную голову и не дать прорваться воспоминаниям о матери. Сглотнула ком в горле и хрипло произнесла:

– Геррит, ваш супруг, он продавал картины немцам?

– Розы, – сказала женщина. – Розы пахнут мертвецами? – Она втянула носом воздух. – Все мы вернемся в землю. Мертвые восстанут из могил сквозь корни и стебли, выйдут на свет в запахе цветов…

– Да, это очень поэтично, mevrouw Турн… Вы помните Ван Гога семьи Де Грут? – терпеливо спросила Эсфирь.

Госпожа Турн сидела молча, мерно покачивая головой.

– Тот Ван Гог, что висел в бекбергском музее?

Со стороны дома раздался хруст гравия. Явно рассвирепевшая домработница размашистым шагом направлялась в их сторону, но девушка приложила палец к губам.

– Заснула, – сказала она.

Домработница взглянула на хозяйку, перевела глаза на Эсфирь.

– Я же вас просила ее не беспокоить!

– Я просто вышла в садик и хотела выразить ей свое восхищение.

– Вам и вашему мужу пора уходить, – сказала домработница. – А если она все передаст доктору Турну?

– Да уж, он, конечно, внимательно слушает ее рассказы…

Без лишних слов Эсфирь прошла мимо женщины, вернулась в дом через стеклянную дверь на террасу и опять попала в бальный зал.

После этого она осмотрела еще несколько небольших помещений в задней части особняка, но не нашла ничего интересного, кроме комнаты, явно служившей мастерской художника. Впрочем, кисти и даже тюбики с краской совершенно высохли. Старые, скрученные в трубку полотна торчали из деревянного ящика, где мыши успели прогрызть внушительную дырку. На запыленном мольберте – растянутый холст. Похоже, его только успели загрунтовать, когда всю комнату отдали паукам и грызунам. Высокие готические окна не мылись годами. С другой стороны, резким контрастом к этому запустению выглядела кухня, полная сверкающих поверхностей и любовно ухоженной утвари. Ножи, кастрюли и керамические горшки разложены и расставлены, как солдаты на параде.