Наталья Александрова - Динарий кесаря

– А родители у нее, – продолжала продавщица, перегнувшись через прилавок и перейдя на страшный шепот, чтобы подчеркнуть важность и конфиденциальность сообщаемого, – а родители у нее вроде бы в органах служили… ну в ЧК или в НКВД, как там они назывались, а потом оба сгинули… то есть забрали их, и больше ни слуху ни духу. Но это еще до войны было, Лариса тогда совсем еще маленькая была, и я тоже…

На этих словах рассказчица замялась в смущении: из только что сказанного можно было легко сделать вывод о ее истинном возрасте, что вовсе не входило в ее планы… Однако делать нечего, слово – не воробей, вылетело – не поймаешь, и она с тяжелым вздохом продолжила свое повествование:

– Так она с бабушкой, с Алевтиной Егоровной, и росла…

Неожиданно разговорчивая продавщица поглядела на Леню и всплеснула руками:

– Да вы же замерзли совсем! И что это у вас чемоданчик-то в руках? Вы ведь небось прямо с вокзала сюда, и вещи оставить негде?

Леня смущенно пробормотал что-то нечленораздельное, но продавщица тем не менее все поняла и повернулась к своей молодой напарнице:

– Люсенька, побудешь здесь одна, я молодого человека отведу к нам, устрою да накормлю…

– Ну что вы… – замялся Маркиз. – Вы мне просто покажите, где здесь гостиница да где перекусить можно…

– Гостиница! – передразнила его продавщица. – Это у вас там, в больших городах, гостиницы, а у нас был на весь Улыбин один клоповник, так и тот санврач закрыл по причине творящихся безобразий… Так что остановишься у нас, нечего тут и разговаривать. Мы с Люсенькой вдвоем живем, – она кивнула на напарницу, – Люсенька, внучка моя… А меня Нюрой зовут.

– Леонид, – представился Маркиз.

Нюра накинула поверх белого халата потрепанную дубленку и вышла на улицу. Леня шагнул за ней в поднявшуюся метель, провожаемый полусонным блеклоголубым Люсенькиным взглядом.

Нюра, согласившаяся после некоторых уговоров на Анну Степановну, привела Леню в такой же, как все прочие бело-зеленый домик, по ручку двери засыпанный бодрым улыбинским снегом. Во дворе бегал на цепи Террорист – косматый жизнерадостный пес поменьше Хусейна и не такой злобный. Нюра прикрикнула на Террориста, отперла дверь, и Леня, пройдя сени, оказался в уютной теплой комнате, обставленной старомодной мебелью, претендовавшей на роскошь лет этак двадцать назад. Всюду были расстелены домотканые чистенькие половички, а на столах и тумбочках – салфетки уютной ручной работы.

Леня разделся, и его заклонило в сон. Анна Степановна отвела ему маленькую каморку справа от горницы, и пока он устраивался и умывался (как он и ожидал, все удобства располагались во дворе), она согрела ему щей. Все это было таким домашним, таким забытым, что Леня расчувствовался. Хозяйка сидела напротив него, смотрела, как он ест, и продолжала свой рассказ:

– Мы с Ларисой-то с первого класса за одной партой… подросли, и все вместе, все вместе… куда она, туда и я. Мальчики – так тоже: какой ей нравится, того и мне подавай – и поссоримся, а потом опять вместе… Она с бабкой росла, и я с бабкой: родителей тогда много у кого не было. Только училась она получше, и все мечтала, что в Москву учится поедет. Да не больно-то получилось: бабку не бросишь одну, денег нету… После школы меня тетка, отцова сестра двоюродная, продавщицей в кооперацию устроила, так полегче стало, а Лариса пошла библиотекаршей в Дом культуры – все, понимаешь, к культуре тянулась. Ну а жизнь не задалась – что у нее, что у меня…

Анна Степановна пригорюнилась, подперла щеку кулаком и на некоторое время замолчала. Леня поднял на нее глаза, ожидая продолжения.

– Тогда ведь как… жили бедно, мужиков мало… Был у нее один, так женатый. Ни тпру, ни ну. И с женой расходиться не хотел, и Лариске покою не давал. Мучилась она с ним, мучилась, пока жена его на место все не поставила. Пришла к ней, волос чуть не половину выдрала, синяк под глаз – ну все, в общем, как положено. И так сказала: мне свой мужик дорог, а если тебя еще поблизости увижу – так и знай, с топором приду.

Ну Лариска и одумалась. Не то чтобы топора побоялась, а как-то гордость в ней взыграла… В общем, поплакала-поплакала да и успокоилась. Другой у нее завелся, Сергеем звали. Ну тот-то неженатый был, такое сокровище мало кому нужно. И пил, и гулял… Лариска уж от тоски с ним возилась, все думала, в ум его приведет, да где там… Бабушка ее, Алевтина Егоровна, с горя, должно быть, померла. Хотя уже и лет ей было немало. В общем, время-то шло, а он как пил, так и пил. Да однажды по пьяному делу в реку с машиной-то и сверзился… Он ведь шоферил. Она и не сильно убивалась – то еще сокровище… Если и поплакала, так не о нем, а о молодости своей загубленной.

Как сейчас помню – вместе мы с ней сидели, плакали да выпивали, хоть и разные мы вроде, а жизнь одинаково сложилась.

Короче, хвать-похвать, а жизнь-то, почитай, и прошла – ни семьи, ни ребенка, а годы-то уже чуть не к сорока. Подумала она – подумала, еще немножко – и поздно уж рожать будет, взяла да и родила себе Танюшку. От кого родила – так и не сказала, да и мне-то какое дело… У меня-то худо ли бедно, дочка к тому времени большая уж была, а Лариса все одна да одна, а тут хоть и она с малышкой, с Танюшкой своей, потетешкалась…

– А что, Анна Степановна, – перебил женщину Маркиз, – она никогда отсюда так и не уезжала? Не искала своих родственников?

– Да раз только уехала… Лет двадцать ей было, она все учиться хотела, ну и поехала в Ленинград. Вроде, правда, какие-то у нее там родственники были, матери ее покойной родня, так она и подумала, что, может, помогут ей в институт поступить, да и вообще… Все-таки не чужие люди… Да только вернулась, года не прошло. Сперва ничего не рассказывала, так просто – не получилось и не получилось. А потом уж, поуспокоилась, наверно, и рассказала.

Короче, родственники не захотели с ней знаться. Она в квартиру к ним пришла, а ей сказали, что знать ее не знают и первый раз слышат. Ну она обиделась, ушла, попробовала сама в институт подать документы. А тогда ведь с пропиской строго было, не то что сейчас. Без прописки документы не приняли. Она повертелась, на стройку какую-то устроилась, ей там строительный начальник временную прописку сделал, да не за просто так. Сам понимаешь, девушка молодая, а она тогда еще очень интересная была… Ну а как она заартачилась, тут у нее вся временная прописка немедленно закончилась и пришлось ей срочно домой, в Улыбин, отправляться… Так и сказала она: мы в больших городах никому не нужны, и совершенно никто нас там не ждет. И надо жить, где родились… Но только я-то видела, что очень тяжело ей эта поездка досталась…

– И больше не пыталась она со своими родственниками связаться? – спросил Маркиз, отставив пустую тарелку.