Кирил Бонфильоли - Эндшпиль Маккабрея [=Не тычьте в меня этой штукой]

— Твоя очередь, Джок, — твёрдо заявил я, снова вступая в кабинет. — Надо было сразу о тебе подумать.

Джок повлёкся в уборную; шериф при этом отнюдь не выглядел нетерпеливым, он вообще никак не выглядел — хоть бы как-то, что ли? Я прокашлялся.

— Шериф, — сказал я. — Вчера я видел тело мистера Крампфа — батюшки, неужто лишь вчера? — и он вполне явно скончался от сердечного приступа вполне обыденным образом. Так чё за дела тада, что — чувака пришили?

— Можете говорить по-английски, мистер Маккабрей. Я человек не образованный, но много читаю. Мистер Крампф скончался от глубокой пункции в сердце. Кто-то — я вынужден предположить, вы — ввел ему в бок между пятым и шестым ребром длинный и чрезвычайно тонкий инструмент, а после тщательно стер все следы незначительного поверхностного кровотечения, которое воспоследовало… У нас на Западном Побережье такой «модус операнди» нередок: китайские «тони», [176] Тонь (тань) — братство или тайное общество в городских китайских общинах в США. В начале XX в. считалось формой организованной преступности. бывало, предпочитали шестидюймовый гвоздь, японцы пользуются заострённой спицей от зонтика. Полагаю, это обычный сицилийский стилет, вот только сицилийцы, как правило, бьют им снизу вверх сквозь диафрагму. Будь у мистера Крампфа молодое и крепкое сердце, он бы такой крохотный прокол пережил — мышца как бы просто сомкнулась бы вокруг отверстия; но сердце у мистера Крампфа от здорового было далеко. Будь он человеком бедным, его история сердечных болезней сокрыла бы истинную причину смерти, но дело в том, что он вообще не был человеком. Он был сотней миллионов долларов. А в этой стране сие означает огромное страховое давление, мистер Маккабрей, и в сравнении с нашими страховыми следователями чикагский спецназ по борьбе с беспорядками — сущие герлскауты. Даже самый пьяный сельский врач будет оч-чень и оч-чень тщат-тельно рассматривать дохлятину стоимостью в сотню миллионов долларов.

Я немного призадумался. Меня осенило.

— Старуха! — вскричал я. — Графиня! Шляпная булавка! Она там была ведущим крампфоненавистником, а также владелицей шляпной булавки — клейма ставить некуда!

Шериф медленно покачал головой:

— Не выйдет, мистер Маккабрей. Я удивлён, что вы пытаетесь свалить вину за смертоубийство на милейшую и невиннейшую старушку, какая только есть на свете. К тому же, мы проверили. Направляясь в церковь она надевает платок, а шляпами и, стало быть, шляпными булавками не владеет. Мы искали. Как бы там ни было, один из слуг под присягой заявил, что вас видели входящим в личные покои Крампфа, пьяного, примерно во время наступления смерти, а этот ваш Конда в течение вашего пребывания на ранчо вел себя как кровожадный маньяк со смертоносными наклонностями — сломал тому же слуге нос и всех вокруг избил. Более того, известно, что вы — любовник миссис Крампф: у нас имеется пленительное заявление горничной, застилающей ей постель. Извольте — двойной мотив, секс и деньги, не говоря о возможности. Я бы решил, что вам следует рассказать нам все прямо сейчас, начиная с того, где вы спрятали орудие убийства, чтобы я не подвергал вас допросу.

Он повторил слово «допросу» так, будто оно ему нравилось на звук. Сказать, что кровь моя похолодела, — тщетно: она и так уже была холодна, как поцелуй мессалины. Будь я виновен, я бы «зачирикал» — могу ли я воспользоваться жаргоном? — здесь и сейчас, чем снова встречаться с помощниками шерифа, тем паче — фронтально. Пришла Зима, зато Весна в пути? [177] Перси Биши Шелли. Ода Западному ветру. Перевод Б. Пастернака. Безмолвный голосок прошелестел мне в ухо: «Канитель».

— Иными словами, вы хотите сказать, будто арестовали Иоанну Крампф? — воскликнул я.

— Мистер Маккабрей, не прикидывайтесь таким простаком. Миссис Крампф теперь сама — много миллионов долларов; бедный шериф не станет арестовывать миллионы долларов — их репутация не запятнана. Мне пригласить стенографиста, чтобы вы сделали заявление?

Что мне было терять? Как бы оно там ни обернулось, никто не сможет навредить мне каким-либо непристойным образом перед миленькой грудастой стенографисткой.

Поэтому он нажал кнопку звонка, и внутрь ввалился мерзейший из парочки помощников: в одном мясистом кулаке зажат карандаш, в другом — блокнот.

Наверное, я пискнул — я этого не помню, да и не важно. Сомнений нет, что я встревожился.

— Вам нехорошо, мистер Маккабрей? — любезно осведомился шериф.

— Не вполне, — ответил я. — Прокталгия обострилась.

Он не стал уточнять; ну и ладно, в самом деле.

— Заявление Ч. Маккабрея, — деловито сказал он головорезу-стенографисту, — сделанное там-то и там-то, тогда-то и тогда-то в присутствии меня, такого-то и такого-то, и засвидетельствованное мною, другим таким-то и таким-то. — На этих словах он ткнул в моём направлении пальцем, точно умелые парни с телевидения. Я не колебался — пришло время немного повыступать.

— Я не убивал Крампфа, — сказал я, — и понятия не имею, кто мог это сделать. Я британский дипломат и я заявляю настоятельный протест против такого позорного со мной обращения. Я предлагаю вам либо выпустить меня немедленно, либо дать мне возможность телефонировать ближайшему Британскому Консулу, пока вы не испортите свои карьеры безвозвратно. Сможете написать без ошибок «безвозвратно»? — поинтересовался я через плечо у стенографиста. Но тот больше не записывал мои слова — он надвигался на меня с дубинкой в волосатой лапе. Не успел я даже съежиться, как дверь распахнулась, и в кабинет вошли два почти идентичных человека.

Этот последний кафкианский штришок окончательно меня доконал — я поддался приступу истерического хихиканья. Никто на меня и не смотрел: помощник шерифа уползал прочь, сам шериф проверял документы парочки, а парочка смотрела сквозь шерифа. Затем уполз и шериф. Я взял себя в руки.

— Каково значение подобной интрузии? — спросил я, не прекращая хихикать, словно окончательно спятившая тварь. Парочка была очень вежлива — они просто сделали вид, что не услышали меня, и уселись рядышком за шерифский стол. Они были поразительно похожи: те же костюмы, те же прически, те же аккуратные плоские чемоданчики, те же неприметные вздутия под изящно скроенными левыми мышками. Они походили на младших братьев полковника Блюхера. По-своему, по-тихому, они, вероятно, были весьма зловещими людьми. Я собрался и прекратил хихикать. Джоку, судя по всему, они совсем не понравились — он задышал через нос, а это верный знак.

Один из парочки вытащил маленький проволочный магнитофон, кратко его проверил, выключил и откинулся на спинку, сложив руки на груди. Второй извлёк тонкую манильскую папку, с лёгким интересом прочёл содержимое и откинулся на спинку, сложив руки на груди. Ни разу не посмотрели они друг на друга, не посмотрели и на Джока. Сначала некоторое время они смотрели на потолок, словно потолки им в новинку, затем посмотрели на меня, словно я — отнюдь нет. Они смотрели на меня, как будто рассматривали меня во множестве каждый день, и пользы им от этого было совершенный ноль. Один, словно по неслышимой подсказке, наконец промолвил: