Дарья Донцова - Доллары царя Гороха

– Да будет свет!

Желтое пламя осветило красное лицо полковника.

– Ты нарочно, да? – прошипел он.

– Что? – прикинулась я полной дурочкой. – Купила свечи? Конечно, специально. Вот они и пригодились!

– Нет, – еще больше разозлился Дегтярев, – подсунула мне лимон.

– А мне мяту, – буркнул Кеша, – признайся, ты решила нас убить.

– Ну извините, забыла…

Тут Зайка, странно подергав носом, возвестила:

– Мне кажется или откуда-то запахло кокосом?

– Да, – кивнула Машка, – есть чуток.

– Вовсе даже не чуток, а очень сильно, – взвыла Ольга, – откуда эта вонь? Быстро признавайтесь! Ирка, у тебя натирка для мебели с этой отдушкой?

– Вы чего, – принялась отбиваться домработница, – мне и в голову не придет в этой халупе буфеты натирать!

– Значит, наплевав на меня, кто-то приобрел такой дезодорант для туалета, – окончательно озверела Зайка.

– А вот и нет, – сообщил Кеша, – это свечи.

Ольга принюхалась, потом вскочила и опрометью бросилась в сад. С улицы долетел ее высокий, нервный голос:

– Конечно, я всегда знала, что Дарья терпеть меня не может, но чтоб настолько!

Я почувствовала себя хуже некуда. Дегтярев, сердито сопя, ушел в ванную, Ирка шмыгнула на кухню, Кеша пошел за женой в сад.

– Ну, мусик, – воскликнула Машка, – однако ты даешь! Ведь когда ты собралась в хозяйственный, я специально предупредила – только не бери кокосовую отдушку, Зайка ее ненавидит до потери пульса!

Я горестно смотрела на пылающее пламя. Уж не знаю, как происходит у других людей, но мне категорически нельзя говорить перед походом в магазин:

– Дашутка, не покупай ЭТО! Все, что угодно, только не ЭТО!

С абсолютной гарантией я именно ЭТО и куплю, причем в больших количествах. Еще хуже дело обстоит с дорогой. Если я собираюсь к кому-нибудь в гости и мне говорят: «Дарья, там встретится левый поворот. ТУДА не езди» – и что же я сделаю? Совершенно точно, именно ТУДА и сверну.

Я вообще не понимаю, за каким чертом люди советуют, чего предпринимать не стоит, только запутывают меня. Та же Маруська должна была спокойно сказать:

– Муся, приобрети самые обычные свечи, без всякого запаха.

Уж будьте уверены, выполнила бы приказ с аптекарской точностью. Я очень ответственный человек.

– Мать, – крикнул из сада Кеша, – погаси свечи и открой все окна.

Я задула фитили в гостиной, потом сбегала в свою и Машину спальни, вовремя вспомнила, что наверху горит еще с десяток, и полезла на второй этаж.

В доме стояла тишина, все население высыпало в сад утешать Ольгу, только из столовой доносилось счастливое чавканье. Кто-то из собак, скорей всего высокий Банди, воспользовавшись темнотой и отсутствием хозяев, подъедал забытое на столе мороженое.

Я хотела крикнуть: «Это что за безобразие, ну-ка отойдите от еды».

Но потом подумала и промолчала. Пусть хоть у Бандюши будет праздник!

Кое-как я влезла наверх, затушила свечи и, распахнув окно, крикнула:

– Полный порядок.

– Сбрось мне рубашку, – попросил Кеша, – что-то сыро становится.

– Где она висит?

– На спинке стула.

– Не вижу.

– Ладно, сейчас сам приду, – покорно ответил Аркадий.

Через секунду на лестнице послышались голоса, раздраженный Зайкин и тихий Аркашкин:

– Ни о чем ее попросить нельзя.

– Ладно тебе, ей и впрямь в темноте ничего не видно.

– Она меня не любит.

– Не говори ерунды.

– Ты тоже хорош! Меня тут все терпеть не могут!

– Просто сегодня очень душно, вот ляжешь спать и к утру все забудешь! Мы тебя обожаем, – засюсюкал Кеша, пытаясь залить пламя Зайкиного гнева.

– А свечи? – продолжала сердиться Ольга.

– Ну забыла она, со всяким случиться может.

– А губы, – не успокаивалась Зая, – зачем Даша сказала, что они отвалятся, так оно и случилось!

– Ой, – крикнула я, – ну прости, я пошутила неудачно! Неужели и правда отклеились в эфире?

– Нет, слава богу, – простонала Ольга, – до него мне гример целый час потом пыталась нормальный рот сделать, пока кто-то не предложил «Фейри» помыть.

– Помогло?

– Ага, краска сошла, кожа тоже, теперь очень больно, – жалобным голосом протянула Ольга, поднимаясь по лестнице.

Ступеньки скрипели, следом за женой шел Аркашка.

Полная раскаяния, я бросилась им навстречу:

– Зайчоночек, но ведь я не хотела, думала, как лучше!

– Я и не сержусь, – простонала Ольга, – просто обидно, я люблю тебя, а ты меня нет.

– Мусик, – подала голос Манюня, – вернись на второй этаж, ступеньки не выдержат троих.

– Вовсе мы не такие жирные, – отмахнулась я.

– Муся, шагай назад, а то…

Она не успела договорить. Раздался треск, вопли, перила выскользнули из моих пальцев, вслед за ними пропала и опора под ногами. Издав крик ужаса, я упала на что-то мягкое, копошащееся, теплое.

– Снап! Я тебя раздавила!

– …! – басом выпалила собака, и я поняла, что это не ротвейлер.

Снап не умеет говорить. Впрочем, если б даже умел, то не стал бы материться. Он очень интеллигентный пес; вот Банди, тот способен на хулиганские выходки, но он тоже не обладает даром речи, значит, я хлопнулась на полковника.

– Дегтярев, – с возмущением сказала я, – тут полно женщин, а ты ругаешься, да еще нецензурно. Неужели не стыдно?!

– Я?! – донесся совсем из другого конца комнаты голос Александра Михайловича. – Я матерюсь?

– Кто же тогда?

– Мусик, – пропищало существо, лежащее подо мной, – какая разница, у кого вылетело не то слово, по мне, так лучше выяснить, живы ли упавшие. Ау, Кеша, Зая, вы как?

И тут вспыхнул свет. Стоваттная лампочка ярко осветила место катастрофы. На полу лежали обломки того, что еще недавно было лестницей. Зайка сидела около трюмо и дрожащими руками ощупывала голову. Кеша, кряхтя, встал на ноги. Из спальни Дегтярева с откровенным ужасом в глазах выглядывали собаки. Морда Банди вся перемазана мороженым, а Снап от носа до ушей в геркулесовой каше. Александр Михайлович вжался в угол около моей комнаты, Ирка почему-то надела себе на голову пластиковую хлебницу.

– Муся, – попросила придавленная Машка, – сделай одолжение, встань, мне очень тяжело.

Я поднялась и с укоризной сказала:

– Я и предположить не могла, что ты знаешь столь нецензурные выражения.

– Ты о чем? – невинно захлопала глазами девочка. – Не врублюсь никак!

– Кто матерился, когда я на него упала, а?

– Не знаю, – пожала плечами Маня. – Может, попугай? Ну помнишь, как Яшка у дяди Миши ругался.

На меня совершенно некстати накатило воспоминание. Есть у нас друг Миша Канторович, не слишком удачливый режиссер. Он считает себя Питером Штайном, поэтому берется ставить только классику, причем в основном тяготеет к древнегреческим трагедиям. Каждый раз его спектакли оказываются провальными. Обычно на премьере бывает не больше десяти человек, в основном халявщиков, получивших бесплатные контрамарки и надеющихся на дармовой банкет после действа. Более трех представлений ни одно Мишкино «шоу» не выдерживает. Один раз с ним вообще произошел анекдотический случай. Увидав во время одного из спектаклей, что из зала уходят люди, Мишка вылетел в холл и поймал за рукав очередного беглеца.