Кирил Бонфильоли - Не тычьте в меня этой штукой [litres]

Я братом, англичанином и другом звал его! [230] Строка из поэмы Уильяма Уордсуорта (1770–1850) «Прелюдия» (опубл. 1850).

Когда я тихо просочился в библиотеку, мой брат Робин сидел ко мне спиной и шуршал пером над мемуарами. Не оборачиваясь и не прекращая царапать бумагу, он сказал:

– Здравствуй, Чарли, я не слышал, как тебя впустили в дом.

– Ожидал меня, Робин?

– Все прочие стучат. – Пауза. – У тебя не было сложностей с собаками, когда заходил в кухню с огорода?

– Послушай, от этих твоих собак пользы, что африканскому кабану от вымени. Будь я взломщиком, они бы предложили мне подержать фонарик.

– Тебе хочется выпить, – сказал он – ровно, оскорбляя.

– Я бросил, спасибо.

Он прекратил шуршать и обернулся. Осмотрел меня с ног до головы и обратно – медленно, лаская:

– На крыс охотишься?

– Нет, сегодня тебе волноваться не стоит.

– Есть хочешь?

– Да, пожалуйста. Но не сразу, – добавил я, когда рука его потянулась к колокольчику. – Позже я сам угощусь. Скажи, кто обо мне спрашивал в последнее время.

– В этом году – ни одной сельской шалавы с младенцами на руках. Пара комиков из какой-то смутной службы МИДа, я не стал уточнять, чего им надо. О, и еще одна непреклонная стерва – сказала, будто о тебе слышали в Силвердейле и ты должен выступить перед Женским граверным обществом Озерного края или чем-то вроде того.

– Понятно. И что ты им всем сказал?

– Что, по-моему, ты в Америке – правильно?

– Вполне, Робин. Спасибо. – Я не стал интересоваться, откуда он знает, что я был в Америке: он бы не сказал все равно, да и мне все равно. Определенную порцию своего драгоценного времени он отводит на слежение за моими делишками – в надежде, что настанет день, и я дам ему повод. Он такой. – Робин, у меня правительственное задание, о котором рассказать тебе я никак не могу. Но оно подразумевает, что я должен незаметно проникнуть в Озерный край и несколько дней пожить на природе. А для этого мне кое-что нужно. Спальный мешок, консервы, велосипед, фонарик, батарейки – в таком вот роде.

Я посмотрел, как он пытается убедительно сделать вид, будто скольки-то из этих предметов у него нет; затем я расстегнул пальто. Полы разошлись; рукоять «смит-и-вессона» торчала из-за пояса моих брюк, как собачья нога.

– Пойдем, – сердечно произнес Робин, – поглядим, чего можно раздобыть.

В конце концов раздобылось все, хотя мне пришлось ему напоминать, где хранятся некоторые вещи. Кроме того, я взял топографическую карту Озерного края – придать колорита моим выдумкам – и две бутылки виски «Черная этикетка».

– Мне показалось, ты бросил, дружок?

– Строго для дезинфекции ран, – любезно объяснил я.

Еще я прихватил бутылек скипидара. Вы, мой проницательный читатель, догадались бы, зачем, но брат мой был озадачен.

– Послушай, – сказал я, когда он провожал меня к дверям. – Прошу тебя, никому – ни единой душе – не говори, что я здесь был или куда я отправился. Хорошо?

– Разумеется, нет, – тепло ответствовал он, глядя мне прямо в глаза, чтобы видно было всю фальшь. Я подождал. – И вот еще, Чарли…

– Да? – ответил я, не дрогнув лицом.

– Помни, пожалуйста, – здесь у тебя всегда есть дом.

– Спасибо, старик, – отрывисто сказал я.

Как где-то выразился Хемингуэй: даже когда научитесь не отвечать на письма, у родных останется много способов вам угрожать.

Кренясь и покачиваясь под весом бойскаутского груза, я повилял на велосипеде к кладбищу, оттуда – по Боттомз-лейн, свернул у Парка налево и обрулил Лейтон-Мосс, пока не прибыл к Подножью Утеса. Мимо фермы я провел велосипед тихо-тихо, чтобы не поднять собак, и на ощупь стал пробираться по разбитой дороге к вершине.

Утес – это некое известняковое образование в форме утеса; богато минералами и испещрено провалами и расселинами, которые тут называют «щелями». По карте оно занимает квадратную милю (СО 47:49,73), но если пробираться по нему, кажется, что много больше. Здесь двести лет назад таился ужасный Трехпалый Джек – озирал Болота в свою подзорную трубу и выискивал беззащитных путников, чьи кости ныне – в пяти саженях на дне, удобряют собой прожорливые песни залива Моркам. (О Джок, «кровавыми кудрями не тряси!» [231] Уильям Шекспир. «Макбет», акт III, сц. 4. Перевод С. Соловьева. )

Весь Утес испещрен и пронизан всевозможными дырами – Песьей дырой, дырой Фей, Барсучьей, каждая со своей долей древних костей и орудий, – а также забытыми шурфами, где в туманном прошлом добывали полезные ископаемые, фундаментами невообразимо древних каменных хижин, а на самом верху – оборонительными постройками не кого-нибудь, а древних бриттов. Превосходное место ломать ноги – даже браконьеры не рискнут сунуться сюда ночью. Перед Утесом – солонцы и море, за ним – готическая красота Лейтон-Холла. Справа видна заросшая тростниками гавань Лейтон-Мосс, а по левую руку – пустошь Карнфорта.

Давным-давно здесь было здорово добывать медь, я же теперь искал некую копь, где разрабатывали краску. Точнее – красную охру. Добыча охры на Утесе некогда процветала, и брошенные копи до сих пор неопрятно истекают красными слезами – цвета поистине вульгарного швейцарского заката. Чтобы найти тот шурф, который я помнил лучше всего, понадобился час. На десять футов он уходит круто вниз, на вид – очень красный и мокрый, но затем разглаживается, резко сворачивает вправо и становится вполне сухим и просторным. Вход в него ныне закрывает дружественный куст ежевики – сражался я с ним просто дьявольски.

Счастье – оно грушевидно

«Разыграть грушевидно» – это было любимое выражение Джока; по всей видимости, означало оно искусно обратить ситуацию к собственной выгоде, ухватить благоприятную возможность; Боксировать По-Умному.

Итак, новый, находчивый, грушевидный Маккабрей поднялся в полдень и на сей раз сам себе заварил чашку чаю на походной бутановой горелке. Вполне успешно. Каково, Кит Карсон [233] Кит Карсон (1809–1868) – американский охотник, проводник, агент по делам индейцев, военный. Играет важную роль в американских преданиях об освоении Дикого Запада. ? Подвинься, Джим Бриджер [234] Джим Бриджер (1804–1881) – американский первопроходец, торговец мехами, разведчик Дальнего Запада. !

Отхлебывая его, я попытался тщательно обдумать ситуацию, изучить ее на предмет упущенных прорех, но тщетно – для некоторых из нас воскресный полдень обладает особым значением, сами понимаете; это время, когда открываются пабы. Мысль о счастливых питухах, что наваливаются брюхами на стойки в Силвердейле и Уортоне, успешно гнала из головы все грушевидные соображения. Виски у меня есть, это правда, но полдень Шабата свято зарезервирован для бутылочного пива. И мне его хотелось.