Елена Логунова - Синяя курица счастья

Белый Дом был прекрасен — мраморный, со стройными колоннами, поддерживающими изящный треугольный портик, на фронтоне которого был выбит исторический год строительства этого дворца — 2014-й, олимпийский.

Зато оборонительное сооружение типа «забор неприступный», открывавшее взорам прохожих только верхнюю треть колонн и пресловутый портик, наводило на мирного путника тихий ужас.

Забор был каменный, четырехметровой высоты, с подозрительными выпуклостями, похожими на башни, в которых можно было спрятать небольшую армию, и зубчатым краем, окаймленным колючей проволокой так художественно, что грозное металлическое рукоделие смотрелось изящным кружевом.

Ворота произвели на меня совершенно неизгладимое впечатление. Их сделали из дерева, которое снаружи обшили начищенными до блеска круглыми щитками размером с кастрюльную крышку. Только в том месте, где у кастрюльной крышки была бы петелька, на щитках высились острые треугольные шипы.

Я живо представила, как шипастые ворота с разгона таранит понукаемый захватчиками боевой слон, и пожалела того бедного слона от всей души.

Воображение с готовностью нарисовало мне выразительный образ стража, достойного таких ворот, и я немного струхнула.

У привидившегося мне привратника было огненное дыхание классического дракона и соответствующие нрав и аппетит.

— А не пошла бы ты? — малодушно предложил ретироваться внутренний голос.

Но я уже занесла кулачок над массивом дерева, прикидывая, куда конкретно ударить, чтобы не напороться на шип. Ни стилистически правильной колотушки, ни сигнального колокольчика, ни нормального электрического звонка я не увидела.

Неожиданно над моей головой послышалось негромкое зловещее жужжание.

— Ой! Это ж-ж-ж неспроста! — испуганно вскинулся мой внутренний голос.

— Должно быть, это неправильные пчелы, — опасливо согласилась я и подняла глаза, предварительно на всякий случай их прищурив.

Прямо на меня вытаращилось серебристо-сиреневое стеклянное око, упрятанное в небольшую пушку.

— Ща оно ка-ак жахнет! — напророчил внутренний голос, и я зажмурилась.

Но оно не жахнуло.

— И чего вам угодно, мадам? — поинтересовался хорошо поставленный голос.

Вопрос был сформулирован куда более изысканно, чем можно было ожидать в подобной ситуации. Вообще-то мадам не удивилась бы, услышав: «Кого несет, а ну, валите восвояси, пока целы!»

— Э-э-э, — проблеяла я, пинками сгоняя в кучку разбежавшиеся по закоулкам мозга мысли. — Нам угодно предложить достопочтенным хозяевам свои услуги!

— Какого рода?

— Женского! — тупо брякнула я.

Тут же смекнула, что едва ли не отрекомендовалась жрицей любви, и поспешила объяснить:

— Вы не подумайте чего плохого, я добропорядочная жрица клининга! В смысле, просто уборщица!

Сообразила, что простую уборщицу в такой особняк не возьмут, и добавила:

— В смысле, не простая уборщица, а с дипломом и верительными грамотами!

— И с родословной, — хихикнул внутренний голос. — Скажи еще: «потомственная уборщица дворцов в четвертом поколении»! Тебя сразу примут!

— В настоящее время открытыми вакансиями не располагаем, — ответил хорошо поставленный голос.

— А можно внести меня в лист ожидания? — вякнула я.

Совсем забыла, что на самом деле эта работа мне вовсе не нужна, и по привычке не пожелала отступиться.

Я упорная, как не знаю кто.

Маменька так и говорит иногда: «Натуся, ну, в кого ты у нас такая упорная?»

«В соседского бульдога, наверное!» — мысленно отвечаю я на этот риторический вопрос, но вслух свой ответ не озвучиваю, чтобы маменька не обиделась, а папенька не взревновал.

— Внести в лист ожидания? — задумчиво повторил хорошо поставленный голос.

— Ща тебя как внесут туда, так потом вперед ногами вынесут! — припугнул меня внутренний голос.

Очень ему не понравилось, как зловеще скрипнула доселе невидимая калитка.

Относительно небольшой прямоугольник — весь в шипах, чисто терка! — выдвинулся из массива ворот и открыл мне вид на привратника — крепкого мужчину в камуфляже.

— Здрасте, — сказала я вежливо.

Но этот черт пятнистый от меня отвернулся, продемонстрировав коробочку переговорного устройства за ухом и спиралевидный шнурок, уходящий за воротник.

— Добрый день, уважаемый! — повторила я с нажимом (проснулись гены бульдога).

Камуфлированный тип шагнул в сторону, пропуская товарища в цивильном штатском, и моя рука, по-прежнему занесенная над образовавшейся пустотой, попала в капкан захвата.

— Ой, отпустите!

Я как-то сразу поняла, что это не приветственное рукопожатие.

Штатский дернул, я оказалась во дворе, бронированная калиточка за мной со стуком закрылась.

— Доигралась! — припечатал внутренний голос, видимо, напрочь позабыв, что роль странствующей жрицы клининга я выбрала по его же наущению.

За воротами лежала полоса тени. Из нее меня, моргающую, как совенок, выдернули на яркий свет и снова погрузили в сумрак.

Проволокли, на поворотах небрежно прикладывая боками о стены, по коридорам.

Спустили, как ком сырого белья по стиральной доске, с крутой лестницы.

Закрутили вокруг своей оси, уронили в глубокое кресло и пришпилили к мягкому сиденью острым, как световой меч джедая, белым лучом.

И все это с такой скоростью, что я даже вчерне не успела сформулировать ноту протеста!

— Да какого хрена?! — прикрыв глаза ладошкой, емко возмутилась я в выражениях, далеких от дипломатических.

Где-то по пути я лишилась сумки и чувствовала себя не просто плененной, но еще и ограбленной.

— Молчать! Вопросы здесь задаю я! — прикрикнул кто-то, прячущийся за лампой.

— Кто — я? Я бывают разные! — в белый свет, как в копеечку, выпулила я цитату.

— Молчать! Вопросы здесь задаю я! — повторил невидимка.

— Что, у кого-то пластинку заело? Так я не буду разговаривать с граммофоном! — всеми лапами уперлись мы с бульдогом, порывшемся в моей родословной.

— А куда ты денешься? — фыркнул «граммофон» и повернул лампу.

Мое разгоряченное лицо накрыла приятная тень, а светлый круг с намеком лег на замочную скважину.

— Это намек на то, что я тут заперта? — спросила я враждебно. — А по какому, собственно, праву? Мне в профсоюз уборщиц пожаловаться? Вы вообще кто?

— Вопросы! Тут! Задаю! Й-а-а-а-а!

Острый луч нервно запрыгал и скачками, как пьяный заяц, вернулся ко мне.

Я зажмурилась.

— А граммофон-то конкретно поломанный, — опасливо отметил мой внутренний голос. — Прям псих! Ты с ним полегче, не доводи до греха, пусть уж задаст свои вопросы.

— Ладно, спрашивайте, — разрешила я и демонстративно зевнула.

Пусть не думает, что напугал меня.

— Нас, — поправила невидимая миру Наталья Скорость-и-Сила Ложкина, выражая солидарность со мной как с бойцом сопротивления чему-то пока непонятному.