Лариса Соболева - Седьмое небо в рассрочку

– За мной Машка обещала заехать… Ты же сегодня на дежурстве! Признавайся, что-то случилось?

Интуиция… О, эта ехидная и древняя дама, сидящая в каждом человеке, не преминет подсказать: внимание, тревога, берегись, остановись. Но кто ж ее, интуицию, слушает-то? И Тату не подвела старушенция, обратила ее царственное внимание, что Ленчик какой-то необычный, что между ними образовалась прослойка из недосказанности, отчуждения и решимости, которую выдавали глаза мужа. Но Шатун, быстро соорудив невинную физиономию, заверил:

– «Что-то случилось» ко мне не относится, потому что я планирую все случайности. Сигналят, слышишь? Машка приехала, не заставляй ее ждать.

– Ну, пока.

Благоухающая, сверкающая, шагающая впереди моды благодаря дураку Ленчику, Тата дежурно чмокнула его в щеку и поскакала к машине, из окна которой выглядывала Машка – худышка и хохотушка с задорными ямочками на щечках. Растянув рот до ушей, Шатун помахал ей и, как только «жигуль» общей подружки растаял в клубах серой дорожной пыли, сменил мимику на выражение бездомной собаки, у которой отняли сахарную кость. Так ведь отняли! И кто?! Тата.

Некоторых ложь ранит смертельно, например, Ленчика. Тата солгала, и он об этом узнал. С тех пор Леха Шатун ненавидит, когда ему лгут, само собой ненавидит и тех, кто лжет. Любимая жена (действительно, любимая) заливала, будто едет чуть ли не на симпозиум кабатчиков решать вопрос по ценам, а сама отправилась на банальный банкет по случаю повышения ресторанной шишки на должность городского «министра» общепита.

Но у Ленчика-то знакомых куча. Икорку куда он сплавлял? В те же кабаки, кафешки, бары, ну и частным лицам кидал по цене чуть ниже ресторанной. Его знали и уважали, конечно же пригласили на банкет, передав приглашение вместе с Татой, а она… она решила оставить мужа дома!

Ленчика захлестнула обида. Это же пренебрежение им, унижение, оскорбление. Это удар ниже пояса, выстрел в голову… Он места себе не находил и обошел дом – все комнаты, все этажи, включая цокольный, словно искал в закоулках прошлое, которое прожил в счастливом заблуждении.

И нашел все восемь лет – в балках и лестницах, в стульях и креслах, занавесках, коврах, хрустальных вазонах… Везде, куда ни кинь взгляд, стояли, лежали, висели его восемь лет! Риск, тяжесть, бессонные ночи в электричках, проблемы с позвоночником, сухомятка и то не всегда, сбивчивый режим, вернее, полное его отсутствие, усталость… все делалось для Таты. Даже если б она воровала из кабака ящиками, то не построила б этот дом, не забила б шкаф дорогим шмотьем, не имела б домработницу, не… не… не…

Что об этом говорить! Ясно одно: солгала. Зачем? А у старухи интуиции ответ готов… и этот ответ еще страшней, чем предварительная ложь.

Ленчик прилег на диване перед теликом. Следовало выждать время. Из двух программ по телику остановился на той, где демонстрировали оперу, – не новости же слушать про удой молока. Музыка брала за душу, хотя Шатун, сколько ни пытался, а не понимал великое искусство оперы. До этого дня, оскверненного ложью, не понимал. Собственно, некогда было вникать…

Одним из первых в городе он выстроил двухэтажный райский шалаш, приобрел четыре колеса. Купить машину запросто, как сейчас, было невозможно, даже отечественную тарантайку, не говоря об иномарках, которые советские граждане видели лишь в заграничных кинофильмах. Видеть – видели, но даже не мечтали о них.

Тата одевалась только в фирму´, а прикид подбирал муж. Каким-то образом Ленчик разбирался в моде, качестве, имел вкус, что до сих пор являлось для всех загадкой, и это были единственные его достоинства – по мнению Таты. Просмотрев бирки и швы, Ленчик с ходу определял: подделку или фирму´ ему загоняют, впрочем, мало кто рисковал предложить Шатуну самопал. Но тут стоит внести поправку: Ленчик со вкусом одевал жену, давал ценные советы той же Машке, что ей пойдет, сам же как напялит что-нибудь несусветное – караул кричи.

Она просто купалась в сливочном масле (между прочим, и масло было дефицитом), но работу Тате не позволяло бросить честолюбие. А где бы она форсила в нарядах и бряцала золотыми побрякушками, на кухне, что ли? Однажды Тата робко высказалась, что ей грозило бы повышение, если б имелось высшее образование. А Ленька что:

– Да поступай в институт, кто против?

Но она чуток подзабыла, чему училась в техникуме, разумеется, отдавала отчет: вступительные экзамены завалит с треском. А для чего у нее муж – опора, фундамент и таран? Ленчик нанял репетитора (члена приемной комиссии), потом кинул на лапу тому-другому и сделал женушку студенткой. Училась Тата сначала на дневном отделении, потом перешла на заочное обучение, так как ей предложили место заведующей кафе. Редчайший случай тех лет – через полгода после института она стала директором нового ресторана. Общепит принадлежал государству, следовательно, снабжение получали от него же, государства, а поскольку заведение не кровно-родное, то и воровство цвело махровым цветом. Это сейчас Тата за украденную булку в горло вора зубы вонзит, потом выгонит, а тогда…

«Куртизаны – исчадья порока…» – стенал горбун на экране. Ох, как сильно он стенал, аж душа рыдала. Но Шатунов полагал, что рыдать пока преждевременно, и оставил пять процентов на избитое недоразумение, хотя интуиция посмеивалась над неубедительными процентами. Он, как и Тата, тоже не хотел ее слушать, не хотел, а слушал, потому что сердце кровью обливалось, словно заглянув в ближайшее будущее и ужаснувшись.

– Вы слушали оперу Джузеппе Верди «Риголетто», – сказала красивая дикторша в телике. – Партии исполняли…

Как ни странно, а запомнил и непривычное имя композитора, и название оперы, а также сильные слова про куртизан – исчадья порока. Впрочем, с памятью у него проблем не было, схватывал он на лету.

И вот на землю легла ночь темная, летняя, теплая. Ленчик подскочил: пора. Перед выходом он надел два золотых перстня на натруженные, с черными полосками под ногтями пальцы, так ведь топил углем, который лопатой забрасывал в топку, черная пыль въелась в кожу, как у шахтера. Перстни делались по заказу, золотых гаек с набалдашниками для тростей в магазинах не продавали, а Ленчик хотел, чтоб «печатки» издалека видели. В спортивном костюме, но с «пэрстнями», Ленчик завалил в кабак, покручивая на пальце ключи от «жигуленка» да насвистывая мелодию из только что слышанной оперы.

Никто не сделал ему замечания, мол, что это вы, Леонид, одеты по-домашнему? Гайки на пальцах (каждая граммов по сто) считались верхом достатка, потому о безвкусице и речи вестись не могло в данной среде, ведь там, где золото, – вкусно всегда, но спортивный костюм… А никто не посмел! Приняли его уважительно, за стол усадили, правда, кое-кто воровато по сторонам зыркал, и Ленька понял, в чем дело: Таты не было. Но она же где-то здесь… Ух, снова интуиция, забежав вперед, строила ему ехидные рожи.