Наталья Александрова - Отмычка от разбитого сердца

— Что же у меня — десять паспортов, что ли? — обиделся незадачливый корреспондент. — Такого закона нету, чтобы десять паспортов иметь! Паспорт у меня один, на «Ячменного», а Карельский — это мой творческий псевдоним!

Последнее слово он произнес с ударением на «о».

— Такого закона нет, чтобы корреспонденцию на псевдонимы получать, — спокойно отозвалась девушка. — Отойдите, гражданин Ячменный, вы другим гражданам мешаете ко мне подойти.

Ячменный хмуро взглянул по сторонам, никого не увидел, но все же отошел от барьера, слегка покачиваясь и распространяя устойчивый запах перегара.

— Вы корреспондент П. Карельский? — обратилась к нему Надежда, изображая крайнее уважение.

— Ну я! — Ячменный приосанился. — Все-таки знает меня читающая публика! Помнят люди Пашку Карельского! А эти, в «Выборгском крае», не хотят мои материалы печатать! Говорят, что я утратил чувство современности! Утратил, блин, связь с родным краем! Как это я утратил, когда это чувство у меня впитано, можно сказать, с козьим молоком матери! А вам, женщина, что — автограф написать?

— Это как-нибудь в следующий раз, — вежливо отказалась Надежда. — Я с вами вот о чем хотела поговорить. Пять лет назад вы писали о Выборгском маньяке…

— Точно! — Корреспондент засиял как медный самовар. — Тогда небось они за каждую мою строчку дрались! И гонорары платили по самому высшему разряду! И размеры статей не ограничивали! Потому что самая настоящая сенсация! Это был, можно сказать, звездный час Павла Карельского! Я же ведь и название для него придумал — Выборгский маньяк! С моей, можно сказать, легкой руки оно за ним закрипе… закрепилось!

Он с интересом взглянул на Надежду и спросил:

— А вы, стало быть, читали те мои публикации? Помните их? Вот ведь, годы проходят, а настоящая-то журналистика не забывается! Вот она, сила слова!

— А как, нашли, в конце концов, этого маньяка? — полюбопытствовала Надежда.

— Нашли?! — Ячменный выкрикнул это слово с таким искренним возмущением, что с деревянного стеллажа в глубине помещения сорвался пустой упаковочный ящик и с грохотом горной лавины обрушился на пол.

— Гражданин Ячменный! — строго проговорила молоденькая служащая, на мгновение прекратив штемпелевать письма. — Либо соблюдайте порядок, либо покиньте помещение!

— И покину! — отозвался корреспондент. — И немедленно покину! Поскольку здесь меня совершенно не понимают…

Он повернулся к Надежде и предложил ей совсем другим голосом:

— Пойдемте в одно приличное место, посидим… я вам расскажу всю эту трагическую историю. Потому что я вижу — вы истинный ценитель слова! Вы поймете муки творческой натуры!

Надежде совсем не хотелось понимать муки нетрезвой «творческой натуры», тем более не хотелось сидеть с Ячменным в «приличном месте», но она поняла, что это — единственный способ раздобыть ценную информацию о делах пятилетней давности, и она, скрепя сердце, отправилась вслед за Павлом.

Идти им пришлось совсем недолго: в этом поселке все сколько-нибудь заметные учреждения культуры и прочие общественные заведения располагались рядом.

Ячменный подвел ее к приземистому одноэтажному домику, выкрашенному в непритязательный голубой цвет, с яркой вывеской «Василек» над дверью.

Надежда поняла, что это — то самое питейное заведение, которое фигурировало в одной из статей про маньяка.

Внутри заведение оказалось неожиданно чистым.

Видимо, эта чистота стоила немалых стараний стоявшей за стойкой буфетчице — пухленькой и розовощекой особе лет сорока, в белом кружевном переднике и такой же наколке на мелко завитых соломенных волосах.

Большинство столиков было занято представителями местного населения, но Павла узнали, и двое трактористов подвинулись, освобождая ему и его спутнице часть стола.

Узнала Ячменного и буфетчица.

— Павлик! — окликнула она его недовольным голосом. — Ты со мной еще за прошлый раз не расплатился!

— Зинуля! — Ячменный рванул рубаху на груди. — Я с тобой расплачусь! Я с тобой непременно за все расплачусь! Непременно и обязательно! Ты ведь меня знаешь: я — всегда! Вот меня сейчас напечатают в «Комсомолке», и я раз и навсегда расплачусь с долгами…

— Знаю я тебя! — отмахнулась Зина. — В «Комсомолке»! Тебя уже и в многотиражку птицефабрики и то не пускают!

— Вот она — судьба творческой личности в России! — горестно проговорил корреспондент, повернувшись к Надежде: — Женщина, может быть, вы ссудите мне сто рублей одной купюрой? Я вам верну, я вам непременно верну!

— Обязательно одной? — удивленно спросила Надежда. — А две по пятьдесят не устроят гиганта мысли?

— Можно и по пятьдесят, но сто — это как-то благороднее!

— Да ладно уж, пусть будет сто, только, пожалуйста, не напивайтесь! — заинтригованная Надежда дала корреспонденту деньги. Он ненадолго удалился и вернулся с графинчиком водки и тарелкой с крупно нарезанной сельдью.

— Ну, так чем же закончилась история с маньяком? — напомнила Надежда о теме их разговора.

— Ничем! — выдохнул Павел, опрокинув в рот первую рюмку водки и удовлетворенно зажмурившись. — Они его так и не поймали. Хотя рапортовали в центр об успешном раскрытии дела. И убийства действительно прекратились…

— Не поняла, — Надежда не сводила глаз с Ячменного, — почему же тогда вы уверены, что его не поймали?

— Интуиция! — Павел постучал себя в грудь. — Моя журналистская интуиция!

Надежда Николаевна и сама придавала собственной интуиции большое значение, поэтому отнеслась к словам неудачливого корреспондента с долей понимания.

— Но все-таки, на чем-то эта ваша интуиция основана? — осведомилась она, машинально подцепив с тарелки кусок сельди.

— Угощайтесь, — вспомнил Ячменный о правилах гостеприимства и попытался налить Надежде водки, от чего она вежливо, но твердо отказалась. — Интуиция моя основана на том, что тот мужик, которого милиция взяла в качестве подозреваемого, ну никак не тянул на маньяка. Какой-то доходяга влез в пустующий дом, соседи шум подняли, милиция его задержала и оприходовала как маньяка. Главное дело, сперва он сам вроде бы сознался, что тех людей убивал…

— Ну вот видите! Может, это и был тот маньяк? Не стал бы невинный человек на себя наговаривать!

— Да очень часто разные бомжи на себя чужие преступления берут, чтобы в тепле отсидеться. Опять же, славы хочется, пусть даже такой… потом, правда, он стал отпираться, да машина уже закрутилась, следствие пошло полным ходом, тем более что после его ареста убийства прекратились. А через два месяца этот бомж в «Крестах» помер — то ли от туберкулеза, то ли соседи по камере забили. Ну, на этом и дело закрыли. Только я все равно не верю, что это был наш маньяк! Да он с тем же Володькой Гореловым ни в жисть бы не справился! Володька, он был мужик исключительно здоровый. Я уж не говорю про Петра Самокруткина, тот вообще пятаки пальцами гнул!