Юлия Латынина - Здравствуйте, я ваша «крыша» или Новый Аладдин

Это мне не понравилось. Я взмахнул крылышками и что было сил полетел обратно.

Через полчаса я сел на подоконник в номере. Окно было раскрыто, ветер выдувал занавески, и я видел собственное тело, мирно посапывающее на кровати.

В следующую секунду дверь распахнулась, и в комнату ввалились трое парней: две «шестерки» зама Князя, Урюк и Чех, и один новенький.

— Вот он, — скомандовал Урюк. Чех щелкнул предохранителем — и тут же, откуда ни возьмись, ему в лицо метнулось что-то когтистое и пушистое.

Чех обернулся и мгновенно, навскидку выстрелил. Раненая голубка забилась на полу. Моя душа метнулась из нее как ошпаренная.

— А-а, — орал Чех, — она выбила мне глаз. Моя душа кружила в воздухе. Единственное, что я понимал — мне в себя сейчас нельзя. Их трое. Я один.

Через секунду Чех вновь поднял волыну — и всадил одну за другой две маслины в своего товарища.

— Ты что?

Новый выстрел — и третий, неизвестный мне, лежит на полу.Потом Чех поднял пушку и упер ствол себе в висок. Лицо его отчаянно исказилось: связь между нашими сознаниями колебалась и подскакивала, как понтонный мост в ледоход, он понимал, кто его дергает за ниточки. «Ходжа, отпусти, — глухо пробормотал Чех, — мы же с тобой одну девку трахали». Прогремел выстрел-и Чех улегся рядом со своими товарищами.

Карачун вернулся через два часа. Я лежал на кровати и смотрел телевизор.

— Проснулся? — спросил Карачун.

Я встал и, подойдя к платьевому шкафу, открыл дверцу. В шкафу лежали все трое голубчиков, приходивших по мое тело.

— Меня разбудили, — сказал я.

Карачун заглянул в шкаф и выматерился. Мы спустились вниз. У подъезда все еще стояла длинная черная. Карачун позвонил из машины своему корич-невоусому приятелю, чтобы тот принял необходимые меры по очистке номера, а потом та же тачка отвезла нас в аэропорт.

Обратно мы летели с пересадкой: сначала в Париж, а уже оттуда в Москву.

Оставался уже час лету до Москвы, когда Карачун, молчавший всю дорогу, как сломанный телевизор, вдруг сказал:

— Знаешь «Алике-радио»?

Еще бы не знать! Самый крупный жилец под «крышей» Князя.

— А то. Я с них долги для Князя собирал.

— Собирал для Князя, теперь будешь для себя. И в следующую секунду в самолете грохнул взрыв.

Людей швырнуло вперед, о кресла, а из-под правого крыла стали вырываться языки пламени. Свет вырубился и зажегся снова, но тусклый и неживой.

— Горим, — отчаянно завопили люди. Карачун схватил меня за руку.

— Это Князь, — закричал он, — сматываемся! Самолет кувыркался в воздухе. Людей швыряло, как картошку. Их было двести пятьдесят человек или около того.

— Ну же!

— Тебе не кажется. Карачун, — проговорил я, — что будет несправедливо, если мы с тобой сгинем из этого места, а люди, которые ко взрыву не имеют никакого отношения, влупятся в землю?

— Аладдин!

Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Крики людей постепенно смолкали в моем сознании, все обволакивалось тягучей, полусладкой пеленой. Я видел, как горят провода и горючее в полупустых баках. Я видел, как мечутся стрелки приборов. Я видел недоумение летчиков в их кабине.

— Летим, е… летим! — заорал старший пилот. Мы действительно летели, и только мне была доступна вся красота этого полета: вперед самолета, запряженные упряжкой заклятий, мчались со скоростью 700 км/час два огромных рогатых джинна, изрыгая пламень и обрушивая проклятия на голову охомутавшего их колдуна.

— Выпускаем шасси, — закричал пилот, — мы садимся!

Самолет стоял на взлетной полосе, и пожарные машины купали его в блестящих пенных водопадах.Рядом медицинские «синеглазки» развозили спустившихся с трапа людей.

К публике в погонах и в халатах, окружившей аварийный самолет, подошел полковник Яниев с несколькими своими подручными.

— Что с рейсом 8476? Капитан контрразведки бросил:

— У них на борту взорвалсь бомба. Они вообще не могли сесть! Их двигатели отказали за сорок минут до посадки!

Яниев помолчал, а потом спросил:

— Пассажир по фамилии Ходжаев был на борту?

Полковник сверился со списком.

— Ага… А вон он идет, последним. Ты смотри, какой бледненький… Кажется, больше всех перепугался.

Самолет давно уже стоял на полосе, а я все лежал в кресле. Сил у меня было меньше, чем витаминов в гамбургере. Это вам не шуточка — вчера свистнуться по воздуху в Венесуэлу, а сегодня протащить на своей спине, хотя бы и с помощью заклятий, здоровенный аэробус!

Меня вывели из самолета последним и усадили в белый милицейский «форд». Мне плевать было, во что меня усадили. Там всех сажали по таким «фордам». Карачуна, который сошел раньше и дожидался меня у трапа, тоже увезли в государственной тачке.

Мир двоился у меня перед глазами. Я видел сразу несколько его оболочек. Я видел милицейский «форд», в который меня заводили, и полковника, который спрашивал:

— Господин Ходжаев?

А рядом с полковником стоял джинн ростом с половинку Останкинской телебашни, и джинн этот качал права на тему того, почему это я заставил его переть на себе этакого крылатого карася.

— Ковры таскал! — орал джинн с восточным акцентом. — Кур таскал, людей таскал, дворцы таскал, но чтобы такую вонючую штуку!

— Заткнись, — сказал я, — а то сейчас в бутылку законопачу.

— Ах в бутылку, — ухмыльнулся джинн, и тут я вырубился. Как оказалось впоследствии, мне просто врезали дубинкой по голове.

Через полчаса, когда я открыл глаза, я обнаружил, что сижу в обшарпанном милицейском кабинете и на меня лыбятся двое ментов: один — полковник, другой — майор.

В голову мне словно вчерашние щи вылили. Все вокруг двоилось. Магической силы у меня было на самом донышке.

— Полковник Яниев, — представился один мент.

— Майор Осокин, — другой.

— С прибытием вас из Венесуэлы, — сказал Яниев, — на нелетающем самолете с песком в двигателе вместо горючего.

Я сглотнул. Горючее я превратил в песок, когда понял, что единственный способ потушить пожар это сделать так, чтобы гореть было нечему. Я, морщась, полез в карман брюк и похолодел. Они изъяли все мои документы. Они изъяли парочку талисманов. Они изъяли даже бумажку с «люгером», так что я стоял совершенно безоружный.

— Что ты делал с Карачуном в Венесуэле?

— На крокодилов охотились, — ответил я. Этого не стоило говорить — кулак полковника сбросил меня наземь со стула.

— Как ты туда попал?

— А пошел ты… Новый тычок.

— Откуда тачки берешь? Я помолчал.

— Ну что, — спросил Яниев, — отелишься или будешь в молчанку играть?

Магической силы во мне было на донышке. Но мент этот довел меня до белого каления.

— Дайте мне бумагу, — сказал я, — напишу чистосердечное.

Яниев протянул мне лист бумаги и ручку. Я быстро, стараясь, как мог, стал рисовать волыну. Рисунок был уже готов.