Елена Логунова - Шопинг с Санта Клаусом

— А ну, пшли! — прошипел он, широким жестом отбросив опустошенную бутыль в кустики, которые та проломила с пугающим треском. — Ща я покажу этому шопляку, шоб он шдох!

— Шо? — сипло выдохнула Дарюха, от волнения перенимая у харизматичного приятеля один из ярко выраженных речевых дефектов.

Вопрос имел характер риторического, ибо диапазон того, что Картавый в принципе мог предъявить в качестве демонстрации со смертельным исходом, ограничивался диспансерным бланком с результатом анализов. Зная характер приятеля, Дарюха не сомневалась, что Картавый намерен показать «шопляку» не что-нибудь (его «что-нибудь» давно уже не впечатляло даже саму Дарюху), а свою молодецкую удаль. По мнению Дарюхи (которое она благоразумно не афишировала), успех данного предприятия представлялся сомнительным, однако и терять Картавому было особо нечего: свободных для новых синяков и шишек мест на его физиономии уже не осталось. Поэтому Дарюха не стала останавливать товарища в его разрушительном порыве. Кое в чем Картавый был, безусловно, прав: для достойной встречи приближающегося Нового года необходимы были материальные ресурсы.

— Ща он шоплями ижойдет, шука! — страшно грозился Картавый, ускоренно перемещаясь в сторону, куда удалился его обидчик, по сложной траектории с многочисленными поворотами и петлями.

Твердо рассчитывать на то, что он не собьется с курса, не приходилось, поэтому Дарюха была немало изумлена, увидев в ложбинке под откосом знакомую фигуру. Парень, которого Картавый упорно именовал «шопляком», не только не убежал подальше — он, наоборот, двигался встречным курсом! При этом скорость его передвижения не снижал даже габаритный и неудобный для транспортировки груз — пара сосенок. Бегущий «шопляк» расположил их параллельно земле и в таком виде несколько напоминал самолет с подвешенными с двух сторон ракетами.

— Ага! — завидев своего врага, азартно закричал картавый. — Штой, шволощ!

Это распоряжение не грешило логикой: остановка могла только отсрочить встречу противников. Парень и не подумал остановиться, наоборот, он ускорил бег и устремился прямо к Картавому, улыбаясь, как умалишенный. Картавый гавкнул:

— Отдавай…

— Пиу! — крикнул придурок и метнул в него одно хвойное деревце, как гигантский дротик. — Пиу!

Дарюха проворно отскочила в сторону, пропуская вторую сосновую торпеду мимо себя.

Умалишенный заложил крутой вираж, обогнул вражескую пару и налегке взбежал на холм, быстро затерявшись среди таких же светлых, как его дурацкий наряд, березок. Картавый грязно выругался, и от бессилия пнул павшее к его ногам деревце, и, ударив ногу, засвистел, как суслик.

— Тихо, тихо! — крикнула ему Дарюха, призывая приятеля к умеренности в производимых им звуках и действиях. — Не ломай ветки-то! Хорошие ведь сосенки, товарные! На рынке такие по пятьсот рублей за метр продают!

— Шо? По пятихатке?!

Картавый прекратил ругаться и с новым интересом посмотрел на дармовые сосенки. В пересчете на озвученные цены два деревца, любезно поднесенные им придурочным сопляком, «тянули» тысячи на полторы. Практическая сметка заслуженного гражданина без определенного места жительства подсказывала Картавому, что реализация востребованного новогоднего товара по демпинговой цене — с пятидесятипроцентной скидкой от рыночной — обречена на финансовый успех.

Дождавшись прохода задержавшего их длинномерного состава, старший лейтенант Горохов и сержант Петров бросились в погоню за психом с крадеными сосенками.

Едва они скрылись за гребнем насыпи, из оставленного по другую сторону железной дороги автомобиля шустро вылезла тоненькая женская фигурка. Поправив на плече сумочку, прикрыв дверцу и слегка виновато пробормотав:

— Надеюсь, починить эту дверь будет стоить не очень дорого! — беглая пленница устремилась прочь от покалеченной «шестерки» с такой скоростью, что, если бы по итогам стихийно организовавшегося забега вручались призы и подарки, она свободно могла бы претендовать на Гран-при.

Когда часом позже запыхавшиеся и взмокшие милиционеры в компании двух бомжей с сосенками вернулись к своему авто и не обнаружили в нем задержанной гражданочки, это не стало для них непереносимой утратой.

— Что ни делается, все к лучшему! — философски заметил старший лейтенант Горохов, с третьей попытки захлопнув дверцу за парой новых узников.

В качестве лиц, пригодных для привлечения к ответственности за абсолютно незаконную варварскую рубку молодой сосновой поросли, маргинальные личности с полной сумкой стеклотары и двумя однозначно уличающими их сосенками нравились юридически грамотному старлею гораздо больше, чем крикливая интеллигентная дамочка. Поглядывая через плечо на притихших на заднем сиденье бомжей, Горохов брезгливо морщил нос и довольно ухмылялся.

Со сменой подозреваемых атмосфера в салоне служебного милицейского автомобиля стала заметно хуже, зато судебные перспективы дела несравненно улучшились.

— Сегодня мы провожаем в последний путь замечательного человека, отсутствие которого в наших рядах не сможет остаться незамеченным! — на хрустальной слезе прозвенел в микрофон специально нанятый теледиктор.

Голос у него был поставленный, манера говорить эффектная — с многозначительными паузами и страстным придыханием. Гарик неоднократно подпадал под его обаяние при просмотре интригующей телевизионной программы «Криминальный вестник региона», имеющей среди работников Компании самый высокий рейтинг. Единственным минусом речистого диктора была профессиональная привычка косить глазами в поисках телесуфлера. Впрочем, в данном случае это дела не портило: расходящееся косоглазие добавляло образу оратора тревожной растерянности, что только усиливало впечатление от его скорбной речи.

— Андрей Петрович был человеком с большой душой, ясным умом и чистыми руками! — с чувством произнес диктор, слегка отклонившись от заранее согласованного текста.

— Болван! — прошептал стоящий рядом с Гариком помощник Босса — автор надгробной речи и сценария всего мероприятия. — С чистой совестью, а не с чистыми руками!

Гарик скупо усмехнулся краешком рта. Он прекрасно понял, что ошибку в тексте диктор сделал под впечатлением от необычной экипировки покойного: на скрещенных руках мертвого Петровича ослепительно белели нитяные перчатки, гораздо более уместные в праздничном облачении живых музыкантов военных оркестров, караульных гвардейцев, пионерских горнистов и девочек-мажореток. Поскольку ни к одной из вышеперечисленных категорий Петрович при жизни не принадлежал, его посмертное франтовство нуждалось в каком-то объяснении, но Гарик лучше всех понимал, что рассказывать во всеуслышание настоящую историю появления в гробу белых перчаток не следует.