Сан-Антонио - Привет, святой отец!

— Хамы, — признался он.

Он понизил голос.

— Поскольку вы спросили у тех двух моряков, участвовали ли они в погрузке Ники, я могу вам сказать, что именно на Олимпиакокатриса и Тедонксикона была возложена погрузка в Марселе.

Я подпрыгнул.

— Неужели?

— Именно так, — кокетливо ответил допрашиваемый.

— Когда эти двое заболели?

Сертекюис повернулся к начальнице экипажа и перевел. Справка, которую я получил, была вполне определенной: их начало рвать накануне прибытия в Пирей.

— Значит, — сказал я, — они не участвовали в разгрузке автомобилей?

— Нет, их самих выгружали, — пошутил Сертекюис, большой любитель всяческих отступлений.

Все это соединялось, расчленялось, свертывалось, собиралось и организовывалось в моем котелке.

— В какой госпиталь их отвезли?

— В Конокос.

— И с тех пор у вас о них никаких известий?

— Что нам, делать больше нечего, как о них трепыхаться? — разошелся этот нахал.

— Ладно, вам пора возвращаться на борт, — решил я.

— Мы не должны расставаться вот так, — запротестовал он, обнимая меня за шею.

— Нет, — вздохнул я, — мы не должны расставаться вот так!

И, чтобы убедить его в этом, я дал ему коленкой поддых. В сущности, это только доставило ему удовольствие, судя по тому, как вильнул его зад, но он посерел лицом и согнулся в три погибели.

Я оживил его парой увесистых пощечин, что вернуло ему в лицо краску, и он захлопал ресницами.

Начальник экипажа попросил у меня объяснений, конечно, по-гречески. Не умея говорить на его языке (и не имея ни малейшего желания пробовать это делать), я ответил ему с помощью кулаков. Теперь у него не было необходимости размалевывать себе веки в зеленый цвет; с теми солнечными очками, что я ему устроил, он еще добрых восемь дней должен будет смачивать свои гляделки настоем ромашки. Я оттолкнул эту веселую парочку до самой двери, за которой в это время таращил буркалы гражданин Кессаклу.

— Препроводите этих прелестных морячек на их корабль и будьте осторожны, чтобы вас по дороге не изнасиловали! — сказал я переводчику.

— До скорого возвращения? — осмелился он.

— Нет, дорогуша, ничто в этой жизни не возвращается!

Кессаклу пожал плечами и сделал морякам знак следовать за ним. Мыслящий, как тростник, я вернулся в холл. Дверь операционной отворилась, и появился Старая Развалина, на повозке, в горизонтальном положении. Я проводил его до палаты. В коридоре он мне сказал:

— У меня есть кое-что интересное для тебя, Сан-Антонио.

— И у меня, быть может, тоже.

— Мои исследования в трюме и в шлюзовой камере принесли свои плоды.

— И что же, они спелые и сладкие?

— Несомненно! — пробормотал этот высокогорный баран с альпийских лугов.

Самофракийский санитар переместил его с повозки на кровать.

Он поправил подушки и облизал тонкие губы.

— Примо, исследование трюма, — начал он.

Он сделал паузу, как человек, у которого небольшой непорядок в гардеробе, а он заботится о производимом им впечатлении.

— Представь себе, я обнаружил в одном из углов этого последнего некоторое количество деревянных опилок.

— И что же? .

— Значит, в трюме производились столярные работы, — вывел Шерлок-Пино. — Согласись, что это уголок, в общем-то не предназначенный для работ такого рода.

Старый хрен показал мне на свой пиджак, висевший на плечиках.

— Я собрал немного этих опилок, они в моем кисете для табака, так же как и кривые гвозди, найденные там же. Снабженный этими уликами, ты должен исследовать ящик, выгруженный на острове. Если опилки — из дерева этого ящика и гвозди те же, это докажет, что фальшивая упаковка была сделана на борту...

Согласитесь, это впечатляет! Все-таки у него серое вещество — из чистейшего фосфора.

— Секундо, исследование шлюзовой камеры, — продолжал Пинуш.

Он зажмурился от боли, вспомнив о своем падении.

— Ты знаешь, почему я упал?

— Ты мне говорил: ты промазал мимо ступеньки.

— Я промазал, потому что рассматривал стенку камеры напротив лестницы. На ней были следы недавнего трения по ржавому металлу. Кроме того, пол камеры недавно был в действии, поскольку рельс, на котором он ходит, испачкан смазкой.

Я наклонился над кроватью и крепко поцеловал его в лоб.

— Слушай, старина, ты тютелька в тютельку подтверждаешь ту гипотезу, которую я как раз вынашиваю. Теперь я знаю, каким образом была проведена эта ошеломляющая подмена, так же как и выгрузка Ники.

Его невзрачные редкие ресницы захлопали, как крылья птицы, обезумевшей от вторжения кота в ее клетку.

— Ну же, — выдохнул он, — ты меня побил.

— Я старше по чину, — заметил я. — Было бы несправедливо, если бы в конце каждого месяца меня ожидал конверт с более кругленькой суммой, чем тебя, а я бы ни на грамм не был эффективнее, чем ты!

Таково было положение вещей, и он покорился. Смирение было сильной стороной Пинуша, достоинством, быть может, и отрицательным, но укрепившим его стоицизм. Он склонялся перед обстоятельствами, перед могилой Неизвестного солдата и перед разумом своего начальства. Ему никогда не приходила мысль оспаривать установленную шкалу ценностей. Он верил в правосудие, бумажные деньги, верность женщин и гласность газет.

— Итак, — начал излагать я. — По крайней мере двое матросов «Кавулома-Кавулоса» участвовали в деле. Это те, которые в Марселе осуществляли погрузку Ники Самофракийской. Двое приятелей направляют ящик в отверстие камеры, которое они открывают и которое находится как раз по соседству с отверстием трюма. Из-за леса флагов помощники ничего не видят! Тем временем наши весельчаки собрали стенки ящика в трюме, чем и объясняются следы столярной работы, о которых ты говорил... Ловкий ход! Такой наглости не бывало со времен похищения английского почтового поезда! Они замечательно использовали особенности судна. «Кавулом-Кавулос» был избран именно за свои особые свойства, и благодаря им же удалось проделать эту штуку!

— Фантастика! — проблеял Пинуш.

— Потом, — продолжал я, — им оставалось лишь дождаться Пирея, чтобы задействовать дно камеры и бросить «Победу» в греческом порту.

— А что за типы? Ты их знаешь?

— Знаю их имена. Хитрецы, они разыграли болезнь, чтобы их выгрузили в Афинах. Им не улыбалось торчать на борту до того момента, как обнаружится пропажа.

— Что ты собираешься делать? — спросил Поломанный.

— Углубиться в госпиталь Конокос, чтобы отыскать следы этих негодяев, потом предупредить эллинскую полицию, чтобы она провела расследование в порту, дабы попытаться обнаружить, как и когда «Победу» вытащили из воды!

У Пино были влажные глаза. Он приветственно помахал дрожащей рукой.

— Победа, — пробормотал он, — Победа, Сан-Антонио. Она уже твоя!