Анастасия Монастырская - Смерть навылет

В тот день он все-таки мне позвонил. Пьяный, хриплый, растрепанный даже по телефону.

— Барби, ты мне нужна!

Я умирала от этих слов и тут же возрождалась птицей Феникс:

— Срочно! Ноги в руки и ко мне!

— Крэш! Я так скучала!

— Я знаю! Быстро!

— Крэш, милый…

— Ты не поняла, племяшка? — когда он злился, то всегда меня так называл. — Я сказал — быстро!

Через несколько минут, накинув шубку, я уже неслась по лестнице. Крэш позвал, и это главное. Остальное подождет. Узкий, словно рваная перчатка, двор. Мимо остановки, прямо к мосту. Снег слепил глаза желтыми бликами фар, волосы рассыпались и намокли, икры немели от напряжения, чувствуя каждую выбоинку асфальта — каблуки скользили на тонком льду. Пара раз меня подхватывали чьи-то руки, но я отмахивалась: не мешайте мне бежать и падать, когда там ждет Крэш.

Его студия располагалась по ту сторону Охты. Неприметный обшарпанный дом с грязным подъездом. Жильцов выселили, дом остался. И судьба его теперь была целиком в руках моей мамочки.

Железная дверь, с кнопкой звонка. Я ткнула в него. И упала в объятия Крэша, спасаясь от тоски и непогоды. Он тут же потащил меня вверх по лестнице, шпильки скользили. Я упала и разбила себе коленку, разорвав тонкий чулок. Крэш сердился:

— Шевелись, толстая корова. Давай быстрее. Процесс стоит. Раздевайся! — и стал сдирать с меня шубу. Мех скрипел под его пальцами, и, кажется, даже порвался по шву.

В комнате было жарко и противно. На разобранной кровати лежали трое — двое голых мужчин и полураздетая женщина. Оператор курил у запотевшего окна.

— Значит, так, — почему-то Крэш нервничал, что на него было совершенно не похоже. — Сейчас будешь хорошей девочкой и станешь выполнять команды режиссера. Режиссер — это я! Сделай вид, что для тебя это новость. Вот так, молодец. Ха-ха. Итак, моя супер-детка. План действий такой. Раздеваешься, ложишься к Марго и начинаешь ее лизать. Марго, ты сначала отбиваешься, но потом принимаешь игру. Поняла?

Взгляд женщины — тусклый и больной — не выражал ничего, кроме удовлетворенной скуки. На руке я увидела следы от укола.

— Крэш, она наркоманка, — прошептала я ему на ухо. Для этого мне пришлось встать на цыпочки. — Вдруг она больная? Мы же договаривались, я снимаюсь только с проверенными людьми.

— Договаривались, — на щеках Крэша выступили лихорадочные пятна. — И что с того? Изменились обстоятельства. Ленка, падла, залетела. Жанна укатила со своим пусиком на Канары, Карина вне зоны досягаемости. Вот и пришлось брать эту. Прямо с вокзала. А что делать? Клиент торопит. Мы и так уже из графика выбились.

— Я. НЕ. БУДУ. С. НЕЙ. ТРАХАТЬСЯ! — мой голос звенел от обиды и унижения.

Крэш внимательно посмотрел мне в глаза:

— Будешь, племяшка, куда ж ты теперь от меня денешься? — и подтолкнул к кровати. — Ребята, вы присоединитесь к девочкам позже. Работаем! Барби пошла!

От запаха немытых тел мутило. По ней ползали вши. Я не могла себя заставить к ней прикоснуться. Не могла и все! Да, нимфоманка, да, могу позволить с собой многое, но тут молчали все рефлексы, кроме рвотного. Не могу! Не могу! Не могу! И не хочу? Пожалуй, впервые во мне сработала блокировка либидо. На удивление естественно и просто. Тело казалось легким, почти невесомым. Господи, неужели и у меня появился шанс выпрыгнуть из этого порочного круга?! Неужели я могу стать такой, как все? Ленивой, инертной и асексуальной?! Сделай так, Господи! И я поверю в тебя. Я выйду замуж, рожу двух детей и буду толстеть год от года, стоя у плиты и тазика с замоченным бельем. Мне даже стиральной машины не нужно, Господи! Я больше не сделаю ни одного аборта, и буду спать только с мужем, всего лишь раз в неделю — по субботам или воскресеньям. И только в ночной фланелевой рубашке.

— Да шевелись же ты! — прикрикнул на меня Крэш. Марго приняла упрек в свой адрес, поднялась, и стала неуклюже ласкать мое бедро. По руке ползло насекомое. — Да не ты! Варвара, соберись, что ты прямо, как смольнинская институтка времен царя Гороха. Ты же ее хочешь! Ты всегда мечтала трахаться с женщинами, вот и покажи, как мечты становятся явью. Ну?

Пелена вдруг упала с глаз, и я увидела его таким, какой он и был на самом деле. Рыхловатый, неопрятный и вечно комплексующий мужик, затащивший в постель десятилетнюю девчонку, свою родную племянницу. Порноделец, искалечивший мне жизнь. И не только мне. Может, он и мамочку мою тоже успел обласкать? И папаше девочек до сих пор поставляет? Как знать… Возможно, внезапный проблеск интуиции самый верный.

И вот теперь ради мифического клиента Крэш, дядя Сережа, готов, не задумываясь, подложить меня под грязную наркоманку вместе с ее друзьями. Интересно, как будет называться этот фильм? "Петербургские трущобы-2"? "Наркотики и уличная любовь"? Что он придумает, когда я сдам анализы и пойму, что больше в этой жизни мне не светит ничего, кроме койки в хосписе?!

Я встала с кровати, собрала свои шмотки и направилась к двери.

— Ты куда? — невероятно, но он действительно удивился.

— Домой. Я больше не хочу сниматься.

Мне не понравилось, как он переглянулся с оператором. Было что-то в этом мысленном обмене неприятное и опасное.

— Ты так и уйдешь, не попрощавшись? — ласково протянул Крэш. — И я доверчиво попалась в расставленную ловушку:

— Ты меня отпускаешь?

— Конечно. Ты же знаешь, что я противник любого насилия, как физического, так и морального. Иди. Я тебя не держу. Только поцелуй меня, как прежде. Я буду скучать по твоим поцелуям.

И я сделала этот шаг. Всего лишь один. В память о том, как он был мне дорог. Прикоснулась губами к его щеке и даже не почувствовала укуса укола.

В глазах завертелось, поплыло. Стало горячо и трудно дышать, последнее, что я запомнила, была жесткая щетина его щеки, мелькнувшая перед глазами, и все пропало в оглушительной темноте.

…Возвращение в реальность показалось долгим, растянутым на переживания и боль. Наконец, сухое горло издало слабый хрип, и я открыла глаза. Провела рукой по лбу, не понимая, почему пальцы такие липкие. На мне была разорванная шуба, тоже липкая, в странных бурых разводах. На коленях лежал окровавленный нож.

Не понимая, я тупо огляделась. В углу — разбитая камера. Механически я отметила, что исчезла кассета. На полу, почти у моих ног, лицом вниз лежал оператор. На его спине ухмылялся уже почерневший разрез. Мертв. Окончательно и бесповоротно. Пальцы дрожали, когда я подняла тяжелый острый нож. Он расплывался у меня перед глазами. Рука уцепилась за деревянную ручку, словно за спасительную соломинку.

Мертвой была и Марго. В уголке ее искривленного рта застыла струйка крови. Правая рука со следами уколов придавила шею одному из актеров, чье посиневшее лицо не выражало ничего, кроме удивления. Второй, скорчившись, затих у кровати.