Елена Логунова - Кляча в белых тапочках

Наверное, изобретателю телефона следует поставить памятник из чистого золота в натуральную величину – от имени всего благодарного человечества. А от себя лично я бы еще выбила на постаменте несколько емких энергичных слов, которые невольно произношу всякий раз, когда телефонный звонок раздается глубокой ночью или в иное неподходящее время!

На сей раз бодрая трель застала меня в состоянии полуготовности к выходу, у зеркала. За секунду до того я точным выверенным движением провела помадой по верхней губе, перешла на нижнюю, и тут телефонный аппарат на подзеркальном столике требовательно вякнул, а потом и завопил в полный голос. Рука моя дрогнула, и алая помада прочертила на лице пугающую кроваво-красную полосу от носа до подбородка.

С большим чувством произнеся те самые непечатные слова, я с неудовольствием глянула на свое отражение в зеркале. Ну, просто вылитый граф Дракула Задунайский непосредственно после очередной своей вампирской трапезы!

Неизобретательно повторив ругательства, я отложила помаду в сторону и сняла подпрыгивающую от нетерпения телефонную трубку.

– Ты еще дома? – не здороваясь, спросила трубка бодрым голосом моего коллеги, видеооператора Вадика.

Совершенно идиотский вопрос, если учесть, что он звонит мне на домашний телефон!

– Нет! Никого нет дома! – рявкнула я, как злобный Кролик из мультфильма про Винни Пуха.

И перебросила трубку из правой руки в левую. Освободившейся дланью подцепила из коробки бумажную салфетку и потерла ею красный след на своей физиономии.

Помада, заявленная производителем как особо стойкая, действительно, не стиралась, зато замечательно размазывалась. Через пару секунд нижняя половина моего лица приобрела равномерный свекольный окрас и стала выглядеть так, будто мне недавно сделали лоскутную пересадку кожи, причем донором был если не лично Чингачгук, то кто-то из его соплеменников.

– Хорошо, что ты еще дома, – невозмутимо произнес Вадик. – Сэкономишь и время, и деньги.

– Это каким же образом?

Пока было совершенно очевидно, что мне придется, наоборот, немало времени потратить на приведение своей морды в относительный порядок.

– Не ходи на работу, сиди дома, – посоветовал Вадик. – У нас с тобой, оказывается, через час съемка в Приозерном. Все равно придется проезжать мимо твоего дома, так зачем тебе ехать на студию? Мы подъедем, я звякну с сотового, ты и выйдешь.

– Отлично! – бурно обрадовалась я– не столько любезному предложению Вадика и возможности сэкономить на маршрутном такси, сколько тому, что смоченная в одеколоне ватка явно побеждала красные помадные разводы, быстро возвращая моей коже колер, свойственный бледнолицым. – Договорились!

Я бросила трубку, спеша закончить тщательную зачистку напомаженных территорий. Уф, справилась! Рано, рано списывать на свалку истории такое могучее косметическое средство, как тройной одеколон! Один минус: благоухаю я теперь, как застенчивый алкоголик. Ну, с этим ничего не поделаешь, принимать водные процедуры некогда, тем более что в ванной плещется Колян, а извлекать мужа из воды – что из болота тащить бегемота. Ладно, в машине высуну голову в окошко, до Приозерного минут сорок езды, авось компрометирующее амбре «Тройного» и выветрится…

Я снова взяла тюбик «Ланком», прицелилась и ловко мазнула помадой по губам – раз, вто…

Дзинь-нь-нь! Нижней губе опять не повезло! Проклятый телефон второй раз за утро некстати ожил, и мое лицо снова украсила ярко-красная полоса, теперь уже горизонтальная. Боевая раскраска в лучших традициях североамериканских индейцев.

– И впрямь, чисто Вождь краснокожих! – не зная, плакать мне или смеяться, пробормотала я, посмотрев в зеркало.

Длинно скрипнув, за моей спиной приоткрылась дверь в ванную, и в коридоре бесшумно возник загорелый Колян, всю одежду которого составляло махровое полотенце, намотанное на манер набедренной повязки. Темные от воды гладкие длинные волосы спадали на плечи. До полного сходства с некстати помянутым Чингачгуком не хватало только ожерелья из медвежьих зубов и орлиного пера за ухом.

– Хуг! – вскинув руку в индейском приветствии, тематически воскликнул супруг. – По какому поводу куксимся? Почему не встречаем мужа радостной улыбкой? Кто, черт побери, в вигваме хозяин?

Возмущенно засопев, я уже привычно плеснула на ватку тройного одеколона, потерла чудодейственным средством лицо и только после этого сняла верещащую трубку.

– А спасибо говорить тебя не учили? – с претензией вопросил невидимый Вадик.

– Слышь ты, благодетель! Меня многим словам не учили, я их усвоила в процессе жизни! Не вынуждай меня грязно ругаться в третий раз за утро! – бесновато зарычала я. – Изыди, сатана! Отойди от телефона и дай мне спокойно собраться!

Шмякнув трубку на рычаг, я злобно зыркнула глазом на ухмыляющегося мужа, глубоко вздохнула, досчитала до десяти и сделала несколько магических пассов над телефоном, заклиная его молчать.

– Глупая скво! – над моим плечом протянулась мускулистая рука. Одним движением Колян вырвал телефонный штепсель из розетки, потом снисходительно чмокнул меня в скальп и любезно подал помадный тюбик. – Вот теперь можешь наносить боевую раскраску совершенно спокойно!

– Это интимное занятие! – возразила я, прихватывая помаду и направляясь в ванную.

Там тоже есть зеркало, раскрашусь, в самом деле, без помех и ехидных зрителей!

– Эй! Ты опять пара напустил! – закричала я, едва шагнув в ванную комнату. – Тут же дышать нечем и не видно ничего!

– Хоть томагавк вешай! – весело согласился Колян.

Застонав, я сорвала с вешалки в прихожей свою сумку и убежала с ней в комнату, чтобы навести макияж, глядя в маленькое зеркальце пудреницы.

Надо же, успела! Едва я закончила рисовать губы, как тут же, в сумке, зазвенел мой сотовый: Вадик любезно сообщал, что машина бьет копытом у подъезда, и они с водителем нетерпеливо ждут меня, чтобы мчаться на съемки в прерии Приозерного.

– Иду, – буркнула я.

И вылетела в теплое сентябрьское утро навстречу леденящим душу жутким приключениям.

Капитолина Спиногрызова умудрилась прожить на свете целый век – и это при том, что с ранних лет всю свою жизнь она много и тяжело работала, пережила революцию, гражданскую, страшный для Кубани голодный двадцать четвертый год, потом недоброй памяти тридцать седьмой, Великую Отечественную войну, послевоенную разруху и много чего еще. Между прочим родила пятерых детей, похоронила двух мужей, вынянчила внуков и еще правнуков тетешкала.

Я смотрела на сухонькую старушку, горбящуюся в глубоком кресле, и не могла поверить, что ей уже сто лет! Слов нет, похожая на богомола бабушка выглядела минимум на девяносто девять, но голубой глаз, напоминающий дымчатый сапфир, словно врезанный в темную деревянную доску, смотрел на гостей живо и внимательно.