Елена Логунова - Рука и сердце Кинг-Конга

– Кто такой этот Аким Константинович? – заволновалась Вера Марковна.

– Дедушка мой покойный, – ответила я, гипнотизируя многозначительным взглядом Трошкину.

– Царство ему небесное! – машинально добавила она.

Марьяна Горбачева молча переводила встревоженный взгляд с меня на Алку и обратно. Кажется, мы уже не казались ей подходящим эскортом для торжественного выхода из сумасшедшего дома.

– Ну нет, девки! – Сухая старушечья лапка цепко дернула меня за подол пальто. – Вижу, некуда вам идти. Кому покойные дедушки мерещатся – тем тут самое место! А давайте мы вчетвером в дурачка перекинемся?

– А давайте! – согласилась я.

Марьяна совсем растерялась, а Трошкина взглянула на меня изумленно и с видимым трудом удержалась от того, чтобы покрутить пальцем у виска. Я ответила ей выразительным взглядом:

– Заодно и поболтаем!

Сообразительная Алка намек поняла, встрепенулась и даже сгоняла в коридор за стульями. Вера Марковна ловко перетасовала колоду, сдала всем карты, и мы принялись за игру.

В подкидного дурака я не резалась давненько – с детских лет, когда мы с Зямой коротали за этой игрой вечера на даче, где не было телевизора. Ведомые мне в те времена хитрые приемчики я позабыла напрочь, да и правила игры помнила очень смутно – руководствовалась в основном базовым Алкиным «пики трефами крыть нечестно» и в результате два раза подряд осталась в дураках. Зато, не будь дурой, между делом выспросила у азартной старушки подробности ее утренней встречи с бровастым «памятником» и узнала точный адрес домовладения Веры Марковны. И время, и география – все сходилось: было очень похоже, что в роли огородно-политического чучела выступил мой пропавший друг Максим Смеловский.

– Все, нам пора! – придя к этому выводу, постановила я и встала со стула.

– Так ведь бог троицу любит! – запротестовала Вера Марковна, явно нацелившаяся оставить меня в дурочках третий раз подряд.

– Вот втроем мы и уходим, – отговорилась я, подхватывая под ручку притихшую Марьяну.

С другой стороны к ней крепко притерлась Трошкина, и мы триединым организмом покинули дурдом.

– Тебе куда ехать? – по-свойски спросила я Марьяну уже за шлагбаумом.

– В больницу.

– Плохо себя чувствуешь? – Алка оглянулась на желтый дом для тех, кому перманентно нехорошо. – Может, вернемся?

– Нет! – Марьяна очнулась и с силой поволокла нас в сторону автобусной остановки.

Транспорт, крейсирующий между психушкой и городом, объединял в едином порыве две российские беды – дураков и дороги. Разбитый рейсовый «ЛАЗ», пугающе дребезжа металлическими потрохами, доставил нас по ухабистому шоссе из мест лишения душевной свободы на оживленную городскую улицу. По дороге Марьяна, смущаясь, объяснила, зачем ей нужно в больницу: узнать о здоровье одного хорошего знакомого. О личности этого хворого знакомого я догадывалась, но сообщать свои соображения Марьяне не стала. Поделилась догадкой только с Трошкиной и лишь тогда, когда мы с ней остались на остановке вдвоем: Марьяна все-таки укатила в больницу.

Заметив номер маршрутки, на которой она уехала, я окончательно убедилась в своей правоте и с уверенностью сказала Алке, рассматривающей товар на лотке букиниста:

– Любовь – страшная сила!

– Страшная, – согласилась Трошкина, опасливо разглядывая иллюстрацию к шекспировской трагедии «Отелло» в хрестоматии по зарубежной литературе для национальных школ.

Иллюстрация брызгала кавказским колоритом, как горячий чебурек мясным соком. На картинке смуглый горбоносый мужчина мускулистыми руками сжимал лебединую шею пышнотелой блондинки, точно водопроводчик, без применения спецсредств борющийся с протечкой трубы. На заднем плане высились остроконечные горы, у подножия которых курчавились крутые волны.

– Отелло, мавр ереванский, – прокомментировала я. – Но вообще-то это близко к теме. Подруга-то наша новая вешалась как раз из-за любви! И знаешь, к кому?

– К кому? – послушно спросила Алка.

– К Севе Полонскому!

– Да ну?!

– Смерть-с-косой! – напомнила я. – Это была она, Марьяна! Она втрескалась в нашего Севу и ходила за ним по пятам, пугая впечатлительного парня своей неотступностью и зловещим видом. Полонский от этого был в диком шоке и, удирая от преследования, случайно попал под машину. А Марьяна, мучаясь чувством вины, попыталась наложить на себя руки.

– Так вот почему она пришла вешаться не куда-нибудь, а к вам в офис! – Алка захлопнула книжку, выбив из пожелтевших страниц облачко пыли. – Хотела хоть как-то приблизиться к своему возлюбленному!

Мы помолчали, сочувственно глядя вслед удаляющейся маршрутке. Потом Алка встрепенулась и озабоченно спросила:

– Как ты думаешь, Полонскому не станет хуже, если он вновь увидит рядом с собой зловещую черную фигуру?

– Не увидит, – подумав немного, успокоила ее я. – В пальто Марьяну в реанимационное отделение нипочем не пустят, заставят надеть белый халат и шапочку, так что она уже не будет похожа на Смерть-с-косой.

– Пожалуй, – согласилась Алка и посмотрела на часы. – Мне домой пора, там Зяма один скучает… Ты со мной или как?

– Или как, – уклончиво ответила я, не имея ни малейшего желания веселить Зяму. – Мне еще в одно место надо. Нет, даже в два!

Торопясь воссоединиться с любимым, Трошкина не стала затягивать беседу. Мы разбежались по разным маршруткам, и Алка поехала домой, а я – по тому адресу, который сообщила мне верная подруга сразу двух Ильичей.

Дом номер два по улице Сливовой оказался старозаветной хатой с более солидной, чем основное здание, кирпичной пристройкой. Сразу было видно: тут живут не олигархи. Просторный приусадебный участок производил приятное впечатление даже в межсезонье: стволы плодовых деревьев были заботливо укутаны, самодельная теплица поблескивала целыми стеклами, а аккуратно сформированные грядки четкой геометрией могли посрамить хорошо ухоженное кладбище. На крыльце хаты в рядок выстроились блестящие резиновые галоши в количестве четырех штук. Я сразу же вспомнила свою мифическую корову и непроизвольно поискала ее глазами, но, конечно, не нашла. Животный мир дома на Сливовой представляли полосатая кошка, плотным комом закупорившая маленькую форточку, и на редкость гавкучая собачонка оригинальной масти – серая, но с черным пятном на глазу. Эта круглая черная блямба придавала ей забавное сходство с одноглазым пиратом.

– Пират, Пират! – позвала я – и угадала собачье имя.

Псина замолчала и после непродолжительного раздумья завиляла хвостом.

– Хорошая собака, Пират! – похвалила я и с нарочитым шуршанием развернула шоколадную конфету.

У меня в сумке всегда есть какая-нибудь дежурная шоколадка, я сладкое очень люблю – и Пират, как выяснилось, тоже. Угостившись «Красной Шапочкой» (кстати, на редкость дикое название для конфеты, совершенно людоедское!), серый волк окончательно подобрел и не стал мешать моим планам. Рассудив, что хозяев скорее всего дома нет, иначе заливистый лай Пирата уже заставил бы их материализоваться, я повернула щеколду на калитке и вошла во двор, немного нервно напевая: