Елизавета Абаринова-Кожухова - Забытые письма

— Весьма подробную информацию о Ковальчуке мой коллега Иваненко почерпнул в киевской прессе, — продолжал Василий. — Постарайтесь припомнить, Владлен Серапионыч, не попадалось ли вам что-то по этому делу в московских газетах, и если да, то в каких.

Доктор ненамного задумался.

— По-моему, всего пару раз, да и то как-то мельком, очень смазанно.

— И, разумеется, не в проправительственных изданиях?

— Да нет, скорее в таких, которые именуют себя "демократической оппозицией". Не то в «Общей», не то в "Московских новостях"…

— И это удивительнее всего! — подхватил Дубов. — Казалось бы, такой козырь в "информационной войне" с непослушным братским соседом — и вдруг молчание! А ведь Ковальчук зверствовал не только на Украине, но и в России, и Москва тоже могла бы настаивать на его выдаче или хотя бы на международном суде. А она упускает такую возможность. С чего бы это?

— Ну, тут уж высокая политика… — глянул в потолок Серапионыч.

— Я уж не говорю о том, что доктора Матвеева почему-то не отвезли в морг, а делали вскрытие неизвестно где, — продолжал Дубов. — Это только лишний раз подтверждает, что в его смерти что-то не так. Даже ваша соседка учительница это поняла. Ну и сегодняшнее послание Иваненко — помните, как к Чернявскому заявился какой-то научный сотрудник и попросил передать собранные материалы. Нет-нет, сотрудник скорее всего был самый всамделишний, — заметив удивление на лице своего собеседника, добавил Василий, — но это не мешало ему сотрудничать и с "некоей организацией". — Детектив заглянул в письмо. — Заметьте, доктор, сей "жрец науки" пришел к Чернявскому в 1971 или 72 году, уже после гибели Владимира Филипповича Матвеева.

— То есть вы клоните к тому, что за всеми этими темными делами стоит КГБ, — невольно понизил голос Владлен Серапионыч.

— Если точнее, то я в этом ничуть не сомневаюсь, — ответил Василий. И, кстати сказать, все вышесказанное уже в несколько ином виде представляет историю, которую нам поведала уважаемая Наталья Николаевна.

— Про Витю Орлова, что ли? — припомнил Серапионыч.

— Да. И теперь мне окончательно понятно, как такое могло случиться, что молодой, талантливый, жизнерадостный парень, перед которым вся жизнь впереди, внезапно накладывает на себя руки.

— То есть вы больше не допускаете, что уйти из жизни ему «помогли»? спросил доктор.

— В известной мере так оно и было, — не стал спорить Василий. — Но теперь я очень ясно представляю, как именно это было. И думаю, что если где-то и ошибаюсь, то ненамного. Помните, Наталья Николаевна рассказывала о том, как Витя в шутку написал, что хочет стать разведчиком. А это не было шуткой. Или, скажем иначе, было такой шуткой, в которой есть немалая доля правды. И вот, успешно окончив школу, сей юный мечтатель собрался поступать туда, где учат на Штирлица. А поскольку в нашем городе такого заведения, насколько мне известно, не было, то Витя решил обратиться, так сказать, в курирующую организацию, отделение коего в Кислоярске, разумеется, имелось.

— Как-то сомнительно, — пожал плечами доктор. — Неужели Витя не знал, хотя бы из анекдотов, что эта организация из себя представляет?

— При всем своем математическом уме Витя Орлов оставался честным и наивным комсомольцем, — ответил Дубов, — и нам ли его учить с высоты наших сегодняшних познаний? Наверняка он совершенно искренне полагал, что внешняя разведка ничего общего не имеет с теми подразделениями КГБ, которые осуществляли тотальную слежку, преследовали диссидентов, душили любую свободную мысль, ну и так далее. Возможно, так оно и было — я не в курсе их внутренних структур. Одним словом, Витя отправился в КГБ с надеждой, что ему дадут направление в разведшколу. Ну а там его встретил очень доброжелательный и понимающий сотрудник, который прямо-таки очаровал будущего Юстаса вниманием и обходительными манерами. Разумеется, качествами чисто профессиональными. Он сказал, что уважает Витин патриотический порыв и сам лично попросит своего друга, директора учебного разведцентра, чтобы тот непременно зачислил Витю в курсанты даже без необходимых формальностей.

— Вы так говорите, будто сами присутствовали при этом разговоре, усмехнулся Серапионыч.

— А тут нечего и присутствовать, — возразил Василий. — История вечная, как мир. Ну вот, а когда Витя проникся к своему доброжелателю полным доверием, тот и сказал: "Но прежде я дам тебе важное испытательное задание. Выполнишь его — считай, вступительный экзамен сдан. На днях в Кислоярск должен прибыть связной к американскому резиденту (германскому, японскому, верхневольтскому — лишнее вычеркнуть), а твоя задача — проследить его прибытие на «явку» и тут же сообщить нашему сотруднику. А уж тогда мы их обоих, голубчиков, и возьмем с поличным". — Василий вздохнул. — А остальное вы уже знаете из рассказа Натальи Николаевны.

— Возможно, вы и правы, — с некоторым сомнением пожал плечами Серапионыч, — но какой смысл был посылать Витю следить за домом? Они ведь и по своим чекистским каналам прекрасно могли узнать, когда прибывает Владимир Филиппович.

— Думаю, здесь у них были свои резоны, — ответил Дубов. — Ну, например, «засветить» Витю возле дома, а потом все на него и свалить, если бы Матвеева не удалось убрать «чисто». Хотя это, конечно, не главное. Кагебисты всегда стремились завербовать и заставить на себя работать как можно больше людей. Но одно дело — ввести в свой грязный оборот какого-нибудь мошенника, или корыстолюбца, или просто человека запутавшегося, которого можно шантажировать. Но особенный кайф для них — это замарать порядочного человека, что называется наплевать ему в душу. От этого они получают прямо-таки садистическое удовольствие — дескать, пусть мы дерьмо, но и ты теперь не лучше. Представьте себе чувства Вити, когда он узнал о смерти человека, которого выслеживал. — Василий печально вздохнул. — Благородные Штирлицы на поверку оказались самыми примитивными уголовниками. А Витя не мог себе простить соучастия в убийстве, и это привело его к столь страшному финалу. Конечно, не лучший выход, но он поступил именно как порядочный человек.

— Значит, Витина смерть тоже на их совести? — не то спросил, не то подтвердил доктор.

— Несомненно, — твердо ответил Дубов. — Если, конечно, применительно к ним можно использовать слово «совесть»… Во всяком случае, совести у них не больше, чем у кровавого гестаповца Мюллера, если уж продолжать параллели с "Семнадцатью мгновениями"…

— Я все понимаю, — после недолгого молчания заговорил Серапионыч. Допустим, у «органов» были и остаются какие-то дела с неонацистами. То ли те выполняют их задания, то ли просто родство душ. Так сказать, "мы с тобой одной крови".