Дарья Донцова - Несекретные материалы

Кое-как мы оттащили разбушевавшуюся псину в сторону. Я наклонилась к окошку. Испуганный паренек выдал тираду:

– Убирайте немедленно вашу уродку, а то милицию вызову или пристрелю сам, пистолет имею.

Но по дрожащему голосу было понятно, что револьвером продавец обладает только в мечтах. Я вытащила 20 долларов. Мальчишка поглядел на купюру.

– Впусти меня, поговорить надо.

– А собака?

– На улице останется, с хозяйкой.

Щелкнул запор, и я влезла внутрь тесного помещения, заставленного бутылками, банками и коробками. Вблизи торговец оказался совсем молоденьким – на вид лет шестнадцать.

– Чего надо?

– Ты здесь часто работаешь?

– Каждый день с пяти вечера до утра.

Вот бедолага, когда же он спит?!

– Девушку не видел вчера? Молоденькая, худенькая, в джинсах и красной куртке.

– Ваша, что ли? – спросил паренек и грозно добавил: – Тут двадцатью баксами не отделаетесь, всех клиентов вчера распугала.

– Кто, Эля? – удивилась я.

– Уж не знаю, как вашу проходимицу зовут, – поежился парень.

Получив еще одну бумажку, он заметно повеселел. Вчера, около половины шестого, в самом начале его смены, к ларьку подошла девушка и купила «Парламент». Девчонка как девчонка, в джинсах и красной куртке, он бы и не запомнил никогда такую обычную покупательницу, но девчушка отошла к проезжей части и стала раскуривать сигарету. Через пару минут возле нее притормозили неприметные «Жигули» темного цвета. Открылась передняя дверца. Какое-то время покупательница переговаривалась с водителем, потом влезла внутрь и уехала. С ней была собака. Оставшись одна, псина метнулась к ларьку и принялась бегать вокруг.

– Наверное, целый час носилась, – жаловался мальчишка, – самое удачное время для торговли, люди с работы едут. Никто не подошел.

Рейчел бегала возле его ларька, изредка принимаясь лаять. Но продавец испугался и не высовывался наружу. Наконец собака убежала, волоча за собой поводок.

– Опиши «Жигули», – велела я.

Юноша вздохнул.

– Машина как машина, темная, без всяких мулек и прибамбасов. А вот на заднем стекле ручка на присоске. Знаете такую? Едешь, а она покачивается?

Я кивнула. Паренек продолжал:

– И номер смешной.

– Ты номер запомнил?

– Такой любой упомнит, еще подумал: куплю машину, ни за что на подобный не соглашусь. Мент, как увидит, никогда не забудет – 666 – число дьявола. Вот ведь девки какие пошли, ничего не боятся. Я бы ни за что, никогда, примета плохая.

– Почему девки? – спросила я.

– Так за рулем баба сидела, – пояснил продавец. – Волосы длинные, на лицо свесились, очки громадные.

– Как ты только заметил в темноте.

– Она дверь открыла, в машине свет зажегся.

– Куда поехали?

Мальчишка махнул в сторону Ленинградского проспекта.

Мы с Ксюшей побрели домой, Рейчел мирно плелась рядом.

– Что за машина? – удивилась Оксанка, услыхав мой рассказ. – Эля говорила, что никого в Москве не знает, кроме бывших клиентов!

– Значит, врала, – задумчиво пробормотала я, – только зачем? – Ушибленная бровь задергалась, Оксанка взглянула на мое лицо и ахнула:

– Надо положить свинцовую примочку, иначе раздует!

Но спешно принятые меры не помогли, и к завтраку пришлось спуститься в темных очках. Ефим глянул на меня и спросил:

– Чего занавесилась?

– Да так, – ответила я, не вдаваясь в подробности.

Но тут влетела Маруся и со всего размаху толкнула мой стул. Очки свалились прямо в омлет. Старик глянул и расхохотался.

– Ручная работа. Мужик жизни учил? Небось не дала, кочевряжилась.

Я обозлилась.

– Просто ударилась.

– Скажи кому другому, – заржал дедушка, радостно пожирая горячий омлет.

– А кому и что ты должна была дать, мамуля? – поинтересовалась Манюня.

Стараясь не сорваться и не заорать на наглого гостя, я с невинным видом пояснила:

– Ефиму Ивановичу кажется, что мне следовало заплатить кому-то деньги, а я этого не сделала и получила в глаз. Но он ошибается, просто вчера в темноте налетела на угол ларька.

– Ну, если ты еще мужикам и платишь, – продолжал измываться Ефим, но тут вошел Аркашка, и противный старикан примолк. Кешку он слегка побаивается. Сын посмотрел на заплывший глаз и буркнул:

– Опять помойное ведро?

Ну и память! Почему ближние ориентированы только на дурацкие события, происходившие со мной. Ну спросите, как мать училась в институте? Никто и не обмолвится, что получила красный диплом, а про помойное ведро каждый рад напомнить.

Дело было страшно давно, лет пятнадцать тому назад. Меня как раз только-только взяли на полную ставку ассистента. Времена были «далекие, теперь почти былинные». Устроиться молодой женщине, да еще разведенке с ребенком, на приличную работу было практически невозможно. Ни одна организация не хотела лишних проблем, кадровики морщились. Ребенок без отца, и бабушек нет! Значит, мать начнет бюллетенить и качать права. По советским законам, женщина, в одиночку воспитывавшая детей, имела значительные льготы – отпуск на пять дней больше обычного, стопроцентно оплаченную путевку в санаторий… Ее нельзя было послать в командировку и заставить работать сверхурочно… Поэтому я и сидела преподавателем-почасовиком, а тут вдруг невероятно, просто сказочно повезло, и декан подписал приказ.

Во вторник заведующая кафедрой собралась представить новую преподавательницу коллективу сотрудников. Накануне вечером я решила помыть пол на кухне. Развела в ведре стиральный порошок «Лотос». Никакого геля «Комет» мы тогда и в глаза не видели. Швабра мерно скользила по линолеуму, но тут раздался звонок в дверь, я неловко повернулась, босые ноги разъехались в мыльной луже, и тело начало стремительно падать. Стараясь удержаться, замахала руками и ударилась, так сказать, мордой лица об открытую дверцу мойки, как раз на то место, где помещалось помойное ведро. Железная ручка пришлась мне чуть пониже правой брови.

Остаток ночи пыталась бороться с последствиями. В ход пошли все известные подручные средства – соскобленный из морозильника лед, бабушкин серебряный половник, разрезанная картофелина и даже кусок сырой говядины. Однако утром бесстрастное зеркало отразило довольно сильно опухшую физиономию, заплывший правый глаз и удивительной красоты синяк павлиньей раскраски – сине-желто-зеленый.

Пришлось отправиться на заседание кафедры в темных очках.

Дело происходило в августе, педагоги только вернулись из отпуска, и мои очки никого особенно не удивили. Заведующая принялась читать характеристику – «морально устойчива, политически грамотна…». И тут раздался голос Семена Давыдовича, старейшего сотрудника, всегда мирно дремавшего в дальнем углу. Я ни разу не слышала после, чтобы он открывал рот на собраниях. Но здесь вдруг проснулся и заявил: