Хелена Секула - Барракуда

Тип вытащил объявление, вырезанное из какой-то польской газеты, и снова стал изливаться на своем кошмарном немецком, то и дело вставляя польские обороты.

Неплохое испытание в моей карьере глухонемой.

– Ядвига Суражинская жива, хотя в ее родных краях царит уверенность, что она погибла вместе с матерью. Я ответил на объявление, помещенное в прессе. Тогда меня пригласил к себе известный варшавский адвокат Оскерко, стал расспрашивать подробности и немедленно отправил самолетом в Париж. Здесь меня ждал мистер Этер Станнингтон. Однако поскольку я убедился, что это человек молодой, финансово несамостоятельный, то я не стал давать ему нужные сведения, а…

– Довольно. Сколько?

– Станнингтон-младший готов был заплатить десять тысяч, но я думаю…

– Меня не интересует, что ты думаешь. Ты вернешься туда, откуда приехал, будешь молчать и слушаться только меня. И не смей тянуть деньги с той женщины или с кого-нибудь другого, не то пожалеешь! Не успеешь их потратить. Я тебя предупредила! А от меня ты получишь две тысячи долларов сейчас и по двести долларов в месяц в течение года. В руки – только обратный билет. Я тебя найду, если ты мне понадобишься.

– Это разбой! Я отказываюсь!

– Мне вызвать полицию?

Она нажала кнопку звонка, в дверях вырос Поль, загородил проход.

– Если до завтрашнего утра я не вернусь в свой пансионат, то Этер получит все сведения о Ядвиге Суражинской и адрес в Ножан-сюр-Марн, по которому я направился, – взвыл Барашко.

Он уже понял, что сам себя перехитрил, рассчитывая слупить здесь побольше.

– Завтра ты будешь в поезде на Варшаву, потому, что не так уж ты мне и нужен, чтобы тратиться на самолет. И пусть расстояние тебя не обманывает, тебе ничего не поможет, если нарушишь наш уговор. – Ванесса перехватила инициативу и теперь диктовала условия.

Потом она позвонила Клапарону.

– Филипп, мне немедленно нужна ваша помощь и кто-нибудь со знанием польского языка. Я жду!

Старый варшавский стервятник окончательно одурел, когда эта парочка взялась за него. Увы, троица заперлась в ампирном кабинетике Ванессы. Подслушать тоже не удалось, потому что у дверей дежурил Поль. Но насколько я знаю свою шефиню, она наверняка выдрала из Барашко письменное признание в попытке совершить уголовно наказуемое деяние.

Тем же вечером Клапарон доставил Винцентия Барашко на вокзал и впихнул в варшавский поезд. Мошенник, естественно, согласился на условия Ванессы. Они, кстати, были не так уж и плохи, если учесть, что альтернативу составляло обвинение в попытке шантажа.

Напрасно Этер искал человека, который смылся из пансионата и растворился в Париже, словно никогда не существовал. А я молчала.

Надо мной висела мрачная тень Станнингтона, и открыть Этеру участие Ванессы в исчезновении Барашко было бы самоубийством. Разумеется, и старый аллигатор не узнал от меня, что Ванесса перекупила авантюриста, которого варшавский адвокат выискал по просьбе Этера.

Это событие, да еще и возвращение молодого Оскерко домой ускорили и отъезд Этера в Польшу. Я не осмелилась сорваться и удрать – слишком крепким был пока поводок, на котором меня держали. Я ненавидела старого крокодила, ненавидела Ванессу и все сильнее боялась.

Вскоре после отъезда Этера, через одиннадцать месяцев после смерти сына Ванессы, погиб доктор Орлано Хэррокс. Его застрелили средь бела дня в собственном кабинете, в одном из очаровательных павильонов его клиники, тонущей в цветах.

Огромными буквами кричали об этом убийстве американские газеты, которые на улицу Ватто доставляли вместе с французской прессой, молоком и круассанами.

Каждое утро я приносила газеты в комнату с камином, где Ванесса любила проводить дни. Вечером я убирала те же газеты, чаще всего не тронутые. Теперь шефиня читала все, отслеживая, что пишут об убийстве Хэррокса.

А газеты сыпали сенсациями.

Клинику Хэррокса называли банком спермы и человеческим инкубатором. Заметка из бульварной газетенки привела Ванессу с бешенство. В заметке было сказано:

В результате рабочего брака в инкубаторе кроме великолепных экземпляров Альф рождались также и Ипсилоны, неполноценные особи. Одного из них, сына известного промышленника, лечили в бостонской клинике.

Кровь отхлынула от лица Ванессы, она отбросила газету, как ядовитый плющ, и схватилась за телефон.

– Когда эти писаки заткнут наконец свои грязные пасти?! – орала она через океан и полконтинента Станнингтону в ухо.

Сенсация померла своей смертью, через несколько дней новые события вытеснили ее с первых полос.

Потом из Нью-Йорка пришла посылка – толстый конверт формата большой книги. Ванесса не стала разворачивать его при мне, забрала с собой в спальню, только выбросила упаковку. Адреса отправителя на конверте не было.

Когда я впервые открыла сейф Ванессы, рядом с баррикадами шкатулок с драгоценностями я обнаружила папку с документами. Некоторые были написаны на бумаге с водяными знаками клиники «Континенталь».

Этер приземлился на Окенче солнечным утром. Взволнованный, как пилигрим, который преодолел длинную дорогу не только в пространстве, но и в душе и, наконец, оказался в священном месте. Он так пристально разглядывал пограничника и таможенников, что тем стало не по себе. Подозревая неведомо что, они устроили Этеру подробнейший досмотр. Процедура сильно затянулась, что привело Бея в бешенство, а на Этера не произвело ни малейшего впечатления. Как исследователь, он погружался в свою терра инкогнита, подчинялся ее обычаям и законам.

– Где багажная экспедиция?

– Варшавский аэропорт еще не может ею похвастаться.

– Брось шутить, пусть мой багаж пришлют мне в Вигайны.

– Там нет отеля «Шератон», Этер.

– Едем же!

Терпение Этера внезапно иссякло.

Бей взял инициативу в свои руки. Заглянув к родителям Бея, друзья отправились в путь, навьючившись туристским снаряжением.

За Райгродом они окунулись в пейзаж холмов, поросших лесами и затканных лугами. Багряный терновник заполонил тропинки, пахло полынью и травами. Места пылали лесными маками над россыпью желтого песка.

Деревушку Вигайны они миновали, не останавливаясь. Этер, помня рассказы бабки, рвался на реку. А вот и последний холм.

Дорога закончилась.

С другим берегом тропинку соединяла лишь кладка из жердей. Домов не осталось. Только на пригорке высился одинокий дом, рядом гумно, опоясанное плетнем, садик и улья там и сям.

Внизу лежало озеро в венке белых лилий, по берегам склонились плакучие ивы. В озеро впадала река.

Здесь они остановились.

Туннель из переплетенных кустов лещины вел в рощу. Луг в низине порос кое-где кленами и липами, рябил разнотравьем.