Хелена Секула - Барракуда

– А что они хотели знать?

– Пишет ли она тут кому-нибудь, остались ли у нее родственники… Да что с того, коли они не умели отличить Ядвиську Никодимовых от Ядьки Травников.

Поскольку своим видом они разбередили самые страшные раны, женщина даже не сказала им, что много лет Ядьку с матерью считают умершими, – с тех пор, как они пропали в первую послевоенную осень.

А люди эти, хотя и выпытывали, что могли, у остальных жителей села, все терялись среди одинаковых фамилий. Старинные же прозвища послевоенному поколению уже ничего не говорили.

– Визитную карточку оставили.

Старшая бабушка сунула руку за образ Христа и вынула кусочек картона. На нем значился адрес варшавской адвокатской конторы, которая, как потом оказалось, действовала от имени американского агентства по приказу Станнингтона-старшего.

Станнингтон долго совершал ту же ошибку, что и его сын Этер, и Бей Оскерко, и отец Бея, адвокат Оскерко.

Никому из них не хватило воображения предположить, что мать и дочь покинули Соединенные Штаты и вернулись в родную страну. Поэтому вместо того, чтобы искать их в Польше обычными средствами, они пытались использовать только косвенные связи и через возможных корреспондентов или близких добраться до Суражинских в Америке.

Друг моего сына Бея, Этер, по приезде в Польшу захотел построить дом в Вигайнах.

В том месте, где сто лет назад родилась его бабка, где с незапамятных времен жили его предки. Откуда вела свой род женщина, в которой Этер предчувствовал самого близкого человека, хотя он никогда не говорил об этом вслух.

Покупка поросшего лесом участка в старых Вигайнах потребовала бы невероятно долгого времени. Администрация области безрезультатно старалась выработать проект застройки этой территории, но пока ничего хорошего не получалось.

Я перечислил Этеру все трудности. Он повел себя разумно.

– Если не на родине Гранни, то хотя бы поблизости. Лишь бы у реки и в лесу.

Ничего себе: немедленно обеспечить иностранцу покупку земли в Польше. Я надеялся только на Ориль.

Я давно знал это село в сорока километрах от столицы, расположенное над Бугом, откуда была родом Бронислава, моя няня довоенных лет. Когда после освобождения Польши я вернулся из Англии, закончил прерванную учебу и начал работать, она присылала своих многочисленных родных и знакомых, моих первых клиентов. Со временем я подружился со многими жителями деревни.

Даже староста Мишковяк, полновластный хозяин Ориля, благосклонно ко мне относился. Он умел устраивать даже самые невозможные и сложные дела. Деревня знала его достоинства и недостатки и всегда выбирала ходоком, особенно если надо было что-нибудь дешево купить, продать или попросту украсть.

Я поближе познакомился с ним, когда в деревне решили продать под дачные участки дикие луга и песчаные пригорки, поросшие соснами, можжевельником, терновником и красным барбарисом.

Получив разрешение от администрации области на продажу земли, Мишковяк стал старательно выбирать клиентов. Я мог ему помочь, поскольку среди моих знакомых нашлось много ученых и писателей, которые не прочь были бы обзавестись дачей в столь красивом месте. Однако Мишковяк по-своему решал, кому уступить землю, а кому отказать. Прежде всего, он руководствовался своекорыстием, затем интересами деревни, а потом уже оригинальным патриотизмом. Продавая участок известному ученому, Мишковяк горько жалел, что его собственные дети пока маленькие, не скоро еще будут поступать в институты и знакомство с паном профессором пропадет зря. Когда я стал прицениваться к участку для Этера, все сначала шло гладко, и только у нотариуса староста сообразил, что землю покупает иностранец. Он чуть не заплакал.

– Эх, пан адвокат, нет, чтобы как поляк поляку… какой-то чужеземец вам ближе! – Сомневаясь в моем патриотизме, Мишковяк пригрозил отказаться от сделки.

– Это мой родственник, – соврал я, потому что только такие доводы он мог понять.

Поскольку я был готов к подобной реакции, то быстренько осушил его патриотические слезы кругленькой суммой, переданной из рук и руки. Все равно получилось дешевле. Иностранцу чистой воды Мишковяк продавал бы землю по кусочкам величиной с поверхность банкнот.

Так я купил для Этера изрядный кусок леса с красивым спуском к воде. Место очаровывало красотой лениво разлившейся реки, роскошных лугов и можжевеловых кустов, похожих на минареты, готические храмы и крепости. А молодой архитектор из Остроленка поставил здесь дом, прекрасно вписавшийся в пейзаж: деревянный одноэтажный сруб, углы выведены в «ласточкин хвост», с небольшой мансардой под черепичной крышей.

Со строительством управились в квартал. Дом отлично гармонировал с соседними дачами ученых, которые купили старые деревенские хаты и отремонтировали их.

Вскоре после этого меня пригласили на заседание дисциплинарной комиссии.

– На вас поступила жалоба, коллега, касательно нарушения обязательств перед клиентом, – промямлили они, не глядя мне в глаза.

Им было неприятно: мы были знакомы много лет, считали друг друга порядочными людьми.

– Это недоразумение. – Я даже не волновался, обвинение показалось мне абсурдным.

– Я тоже так думаю. – Председатель комиссии вопреки протоколу выказал пристрастность, но тут же раскрыл лежавшую перед ним тощую папку и заскрипел официальным тоном, словно старый судейский шкаф: – Прошу ознакомиться с жалобой, поданной господином Пендрагоном Станнингтоном, промышленником из Калифорнии.

Тогда-то и тогда-то, в канцелярии доктора Филиппа Клапарона, в отсутствие хозяина, поверенный в делах господина Станнингтона был свидетелем при заключении следующего договора: за триста тысяч франков, выплаченных по моей просьбе не чеком, а наличными, я должен был сообщать обо всех делах Этера-Карадока Станнингтона его отцу и ни в коем случае не разыскивать, а только изображать поиски Ядвиги Суражинской и других лиц, с нею связанных. Обещания я не выполнил.

– Это абсурдные, ни на чем не основанные вымыслы! – Мне стало смешно при мысли, что подобные обвинения кто-то будет всерьез рассматривать.

Но смех застрял в горле, когда я прочел свидетельство доктора Филиппа Клапарона. Он подтверждал, что по просьбе доктора Хенрика Оскерко, варшавского адвоката, пребывающего в Париже, он предоставил в его распоряжение помещение своей фирмы, в том числе библиотеку.

Гость располагал помещением фирмы с вечера пятницы до утра понедельника в такие-то дни.

Адвокат Оскерко злоупотребил доверием доктора Филиппа Клапарона, используя его канцелярию для совершения сомнительных сделок, хотя доктор Клапарон разрешил адвокату Оскерко пользоваться только библиотекой и ни в коем случае не принимать никаких клиентов.