Евгения Чуприна - Орхидеи еще не зацвели

В программе праздника значились веселые игры, такие как «Схвати зубами яблоко», «Пламенный изюм» и «Убей себя ап стену» и, конечно, состязание сепулькарей, которого я нетерпеливо дожидался. Но начиналось все, разумеется, с официальной части, то есть с концерта.

старательно выкрикивал со сцены рыжий щекастый эльф с двумя торчащими передними зубами, эдакий эльф-кролик. От своих коллег не эльфов и не кроликов он отличался еще и тем, что акт публичной декламации стихов доставлял ему явное удовольствие. Обычно мальчишки, особенно с такими толстыми веснушчатыми щеками, от выступления в концертах всячески отлынивают. На сцену их, как правило, выпихивают, и по направлению угрюмого взгляда этих отроков можно всегда легко определить, из-за какой именно части кулисы папенька показывает им кулак. Но этот выглядел совершенно довольным. И чувствовалось, что он нисколько не опасается быть непонятым. Видимо, сепулька, что бы это ни было, пользуется достаточным авторитетом у зрителей задних рядов, чтобы они пока что воздержались от метания овощей.

продолжал эльф с большим, искренним чувством.

— Однако какая добротная поэзия, — шепнул я на ухо мисс Степлтон. — Это писал местный автор?

— Да, и вы его знаете, это наш викарий.

— Неужто преподобный Питер Мортимер?

— Он самый.

— Значит, он у нас не викарий, а сепулькарий, — попробовал пошутить я, но мне сказали:

— Тсс! Давайте слушать.

— Миляга явно рожден не для духовной карьеры, — шепнул я в алебастровое ушко своей соседки (если б только на алебастре рос белый пушок).

— Кто? — не поняла она.

— Питер Мортимер. Слишком он любит житейские удовольствия. Конечно, он подводит под это базу, мол, Иисус Христос тоже и пил и гулял, но кто поверит?

— Тсс, Генри, сидите и слушайте.

наконец выдал щекастый эльф, с достоинством поклонился и важно покинул сцену, столкнувшись в кулисе с целым выводком юных особ (штучек двадцать), которые тут же пустились в пляс, и опять-таки без предъявления сепулек.

— Боже-боже, какие симпомпончики, правда? — восторженно шепнула мне мисс Степлтон при виде их.

— Вам пока рано думать о таком количестве, мисс! — галантно ответил я. — Ведь вы для этого слишком молоды. А впрочем, если по четыре, то можно… да что ж вы деретесь!

Девицы танцевали долго, они использовали какие-то ритуальные па с элементами языческих игрищ. От их мельтешения глаза у меня стали слипаться, и я погрузился в расходящийся цветными кругами полумрак.

Внезапно передо мной встало семь жутких фигур. Незнакомцы были одеты в черные капуцинские плащи, сбоку у всех семерых болтались сабли. Один имел на себе сапоги, остальные шествовали на босых птичьих лапах. Лица под их остроконечными капюшонами таились в такой густой тени, что, пожалуй, вообще лиц там не было, а лишь сплошная тень.

— Вы кто? — спросил я, ко всему готовый.

— Мы стражи, — сообщили они вразнобой, топчась, как гандболисты.

— Стражи чего, простите?

— Мы стражи потустороннего мира. Ловим любителей потусторонних путешествий. Сначала пугаем, а если не помогает, бьем саблей, а сабля вот.

— Вроде таможни?

— Следуйте за нами, сэр Альберт, — инфернальным баритоном произнес обладатель сапог, — и вам все объяснят.

Потом произошла как бы смена кадра, и после непродолжительного ЗТМ наша живописная группа оказалась среди скал, перед входом в чрезвычайно неуютную пещеру с двумя красными каменными столбами по бокам, между которыми сиротливо трепыхалась пыльная занавеска. Внизу выл ветер, и плескалось море. Чайки носились под нами с потерянным видом, оглашая пространство истошными криками. «Люди добрые, — причитали они. — Беда! Чемодан украли! Деньги вытащили!» На прибрежных камнях там-сям, коряво развесив крылья, торчали бакланы, похожие на карликовых птеродактилей.

Мы робко, гуськом вошли и оказались в просторном пещерном зале, посреди которого такие же черные обладатели капуцинских плащей, встав в круг, совершали некий ритуал. Барабанная дробь доносилась неясно откуда. Меня порадовало, что в центре этого круга никто не привязан, и пока что не видно жреца с кривым окровавленным ножом и диким безумным взором, порхающим меж небом и землей (не пархатый, а порхающий, не жрец, а взор). Хотя, конечно, отсутствие готовой жертвы моего собственного положения отнюдь не улучшало — может быть, ею как раз я и стану, может быть, только меня и ждут. В одном из углов этой пещеры была щель, из которой вырывались огненные фигуры, вскидывали руки, и исчезали, уступив место новым. Как это называется, плазма? Да, кажется, плазма. Не клизма, нет. При виде этой щели возникало ощущение, что здесь находится вход в ад, и огненные фигуры — ни что иное как души грешников, которые думают, будто вырвавшись из геенны, они решат этим свои проблемы (но и дураку понятно, что не решат, ведь здесь вам не бюро добрых услуг, чтобы решать ваши проблемы).

В другом углу пещеры виднелись ступени, и из-под нависающего сталактита вырывался яркий голубоватый свет. На этот свет мы и пошли, и оказались в обществе седобородого, довольно ветхого, дедульки, похожего на моего двоюродного дядюшку-судью. Сходство усугублялось париком, таким высоким, белым и извилистым, что не знаю как кому, а мне сразу вспомнились горнолыжные курорты.

Дедулька посмотрел на меня, как мне показалось, без одобрения. Он был невысокого роста, отчего лучше не делалось. Примерно таким же взглядом почтенный член общества озирает укушенное яблоко, если в нем обнажился особенно неаппетитный червь. И точно так же на меня смотрит моя тетушка, когда, придя ко мне в гости в девять утра, она застает меня не готовым к ее визиту, не умытым, не причесанным и, более того, спящим.

— Зачем вы привели сюда Альберта Вустона? — спросил он сурово.

— Но это… — несмело начал обладатель сапог, — единственный из живых, в чьих жилах течет кровь Баскервилей, и к тому же, он приехал…

— Стоп, я понял, — сказал дедулька уже более снисходительно. — Я сам виноват, что не посвятил вас в суть дела. Так слушайте же. Мне не нужен наследник рода Баскервилей, мне нужен наследник конкретно сэра Чарльза Баскервиля, такой наследник, который является его правопреемником, понятно?