Евгения Чуприна - Орхидеи еще не зацвели

— Здесь, в Англии, давно погромов не было, война-то была, а вот погромов настоящих не было, так он и улыбается. Не видит, к чему дело идет. А потом опомнится, поздно будет — все, все на него спишут, попомните мое слово!

— Конечно же, спишут! — убежденно сказал Блуменфилд. — Улыбочками погромы не остановишь.

— Господин Блуменфилд работал в правительстве господина Петлюры, когда тот возглавлял Украинскую Народную Республику, — объяснил Шимс. — Он входил в созданную при этом режиме международную комиссию по погромам и после утраты Украиной независимости эмигрировал и стал продюсером шоу на Бродвее.

— Украина? — спросил я. — Это где-то в Польше?

Петлюра так злобно сверкнул на меня своими белесыми глазами, что я понял, что ляпнул что-то не то, и поспешил сменить тему:

— Шимс, — сказал я, — я только что обручился с твоей сестрой.

— С Орли??? — с аппетитом воскликнули крепкие, молчаливые парни у костра. Если бы не их варварский колорит, то вышло бы похоже на античный хор, который сам в полном составе имел виды на прелестную барменшу.

— Ага… ну то есть, да, с ней. Ну, ты понял. — Шимс кивнул. — Я уже позвонил в газеты. Завтра везде будут объявления. Я только что от вашей с ней матушки.

— Что же, значит, такова судьба. У Баскервилей собака, а у нас-с…

— В смысле? — спросил я, несколько уязвленный его тоном. — Что у вассс?

— В принципе, это закономерно… Похоже, старая аристократия — самый революционный класс, — уклончиво сказал Шимс. — Она не находит себе места в современном обществе и заинтересована в радикальных преобразованиях. Это ее сближает с пролетариатом, знаете ли, которому, как уже всем давно известно, нечего терять, кроме своих цепей, тогда как завоевать он может весь…

— Буденный тоже говорил, что его армия — как редиска, снаружи красная, внутри белая, — сообщил Петлюра. (Кто такой этот Буденный? Командир армии или агроном?)

— …но наш отец, будучи аристократом, викарием и анархистом, хотел порвать со своим происхождением, — продолжил Шимс. — Он воспитал нас в демократическом духе и, конечно же, если бы он дожил до этого дня, то был бы весьма недоволен, что, после всех усилий, его дочь, как бумеранг, вернулась…

— Не надо было позволять сыновьям быть дворецкими, — сказал я. — В этом корень всех бед для отцов-демократов.

— А что, товарищ, — обратился ко мне один из античных хористов, — ты из Лондона? Уж больно модно прикинут.

— Ну, не прямо сейчас, но вообще-то да. Там живу.

— Стало быть, знаешь Роуболтонов, которые «Красный кошмар»?

— Да так, обедали они у меня пару раз. Чахлый старикан, зубастая девица и товарищ Пат. Но я даже не знал, что они «Красный кошмар». Хотя, конечно же, общаясь с ними за столом и видя, как они намазывают джем, нетрудно было догадаться.

— Наверно, ты их видел в прошлом году, — предположил хорист, — сейчас его уже нет. Этого Пата.

— Был похож на дохлую треску и оказался провокатором, — объяснил другой хорист, как будто бы между приведенными им фактами была прямая связь.

— Мы его кокнули, — уточнил третий.

— Так будет со всяким, — сообщил четвертый. — А то развелось их.

— Угу, — сказал первый.

— Угу, — сказал второй.

После этого по кругу пошла фляжка с чем-то крепким, и разговор вернулся к моей помолвке. Потом я сказал, что мне надо в Баскервиль-Холл, и новые друзья предложили отвезти меня на бронепоезде. Он стоит, разумеется, на запасном пути, оснащенный зенитными орудиями, чтобы отражать удары вражеской авиации по залежам угля и торфа. Он передвигается по старой ветке, которая соединяет шахты с железнодорожной магистралью и проходит в какой-нибудь миле-полутора от замка, куда мы с Шимсом легко сможем добраться еще затемно, держа курс на башни. Бронепоезд все равно нужно обкатывать, это вроде как учения, да.

И вот мы, вооружившись здоровенной бутылью напитка, который украинцы с незапамятных времен гонят из редиски, живописно расположились вокруг зенитной установки, пустили по ветру желто-голубой и белый с синими полосами и соломоновой печатью флаги и весело помчались в клубах черного дыма, распевая: «Лентау за летнау набои подаваи, еврейскиу павстанчеу в байу не видступаи». Шимс пел громче всех, и вообще распоясался сверх меры. Чтобы вы могли оценить его состояние, скажу, что хотя он и сохранял на лице невозмутимое выражение, но увидев в поле зайца, он швырнул в него бомбу и не попал. Я уж стал беспокоиться, не расклеится ли он окончательно и не придется ли мне его тащить домой на горбу, что, пока еще он мне камердинер, а не шурин, многие сочли бы эксцентричным. Да и тяжело, к тому ж, тащить такого здоровенного детину, кем бы он там ни был.

Между тем, закат заиграл всеми оттенками пламени. Дева, выглянув из-за золотой стены небес, наверняка осталась довольна открывшимся ей зрелищем. Облака пылали розоватым янтарем, солнце разлилось над горизонтом, похожее на расплавленный апельсин. И все дымки, все мельчайшие облачка засияли, как прически фей в свете рампы. Чудная, колдовская атмосфера окутала болота. Пьяные голоса смолкли. Мы все словно оцепенели. И в полном безмолвии перед нами предстала картина: бегущий из последних сил Генри Эрнст Баскервиль и преследующая его огромная, черная собака. Она неслась гигантскими прыжками, как будто бы летела над землей, из ее пасти, клубясь, вырывалось пламя — теплый пар, окрашенный закатным солнцем. Генри бежал старательно, я бы сказал самозабвенно, его бодрые булки работали, как жернова, при этом он взмахивал руками и, уж наверно, кричал. Но крик по пути к нам проглатывал туман, всасывало жадное болото, так что все это здорово напоминало широкоформатную цветную фильму, из озорства киномеханика или из высоких эстетских соображений пущенную без звука.

А что было мне делать в такой ситуации? Каких подвигов ждет от меня взыскательный читатель? Ох, ну, подумайте сами, вот вы мчитесь на бронепоезде, мирный и безобидный человек, и вдруг становитесь свидетелем того, как гигантский черный призрак преследует вашего доброго приятеля, и пламя клубится из пасти его (понятно, из пасти призрака, а не приятеля, потому что приятель свою сигару давно проглотил). Выскочить ли на ходу и попытаться удержать чудище за ошейник? Для Александра Македонского или Наполеона это было бы плевым делом, мчись они на нашем бронепоезде и будь у чудища ошейник. Однако я готов поспорить, что шея бестии ничем не оснащена — во-первых, кто же идет на такое дело в ошейнике, за который тебя всякий Македонский может схватить, и во-вторых, за столько веков он, то есть ошейник, все равно бы истлел, из чего он там сделан. Или надо было сказать машинисту, чтоб не выпендривался и гнал в полицейский участок? Но, как всякий добропорядочный гражданин, я уже успел побывать в местном полицейском участке и знаю: к нему не проложено рельсов, что, безусловно, является упущением, но является также и топографическим фактом. В общем, не знаю, как бы поступили вы, решительный мой читатель с пятками, раскаленными от камина, какой бы план действий мне предложили, если б, унесенный ветрами судьбы из своих домашних тапочек, на секунду оказались рядом, но, предоставленный самому себе, я избрал вот какую стратегию — выпучил глаза и отвалил пониже челюсть.