Андрей Костельцев - Комендантский час

– Значится, ты своего же спасителя убил?

– Да.

– Что ж…. Чего только эта война не заставит сделать.

Семён Яковлевич тяжело вздохнул и поднял пистолет. Оставалось всего два хода. Если выстрела не случалось, то Сергей проигрывал. Если же случался, то проигрывал генерал. Обстановка становилась всё тяжелее, но генерал не собирался тянуть. Он нажал на курок…и выстрела не последовало.

Сергей вдруг сменил выражение лица. В его глазах читались тревога и отчаяние. Генерал схватился за лицо и заплакал. Прижимая холодное оружие ко лбу, он несколько раз глухо всхлипнул, а после залитыми крупными слезами старца глазами взглянул перед собой.

– Ну, вот и всё, сынок. Прости меня, – сказал Семён Яковлевич.

– Прощаю, отец, – сказал Сергей и быстрым движением придавил столом Утюжнова к стулу. Это сковало генерала, и он не мог высвободить руку. Тогда Самохин выхватил свой пистолет и выстрелил старику в голову.

Мгновение – и тело Семёна Яковлевича повалилось на пол. Тишина застыла над местом исповеди. Сын смотрел на бездыханное тело отца и чувствовал жгучий прилив стыда, радости и энергии. Эмоции распирали закаленное войной юношеское сердце. Еще никогда Сергей не ощущал себя столь могущественно, как сейчас. Эйфория от победы в игре со смертью захлестнула красного командира, и тот стоял, смотря на тело грозного родителя, смеясь.

В комнате вскоре появились духовники, которые, при виде трупа генерала, замерли в изумлении.

– Готовьте припасы, теперь это наша деревня, – сказал капитан и отправился на выход. На столе же остались лежать 5 патронов, револьвер, сгоревшая свеча и пачка сигарет.

Крайний рубеж

Когда я пишу эти строки, моя рука дрожит так, будто вот-вот начнётся эпилептический припадок. Тремор застал меня врасплох, да так, что я позабыл вовсе о том, с чего хотел начать.

В общем, это и не важно.

Дело вовсе не в этой записке, а в том, что за ней последует. А это неотвратимо. Бумага, что вы читаете, – лишь фантик отчаянного поступка, которому общество редко находит оправдание. Меня зовут Александр Бегин, хотя вы, пожалуй, в курсе. Вряд ли вы, правда, в курсе, что моя настоящая фамилия Альшевский, но это и неважно. Трудно признаваться в этом читателю, но я больше не в силах совладать с собственной зависимостью.

Вы спросите: « Стыдно ли мне?» И я отвечу: « Нет».

Не потому, что считаю морфий злом, которое невозможно одолеть. Не потому, что нахожу в собственном прошлом оправдание для своей жалкости. Нет, просто до того, как признаться вам в собственной слабости, я признался в ней себе. Поверьте, это трудно. Особенно когда о себе ты более высокого мнения, чем другие. За то время, что я мирился с очевидным, возымел свое действие странный эффект: полная атрофия стыда. По-видимому, я все-таки нашел себе оправдание в богатом на события прошлом. И это единственная причина, по которой здоровый сон вновь вернулся ко мне.

Сейчас я сижу в гостиной своего дома и смотрю на последнюю преграду, отделяющую меня от желаемого… а возможно, и необходимого. Я гляжу на тяжелые свинцовые шпингалеты, туго сидящие в ответных планках снизу и сверху от оконной рамы. Когда я завершу свой рассказ, окна будут открыты и я выпрыгну с третьего этажа прямиком на пыльную тропинку Садового бульвара. Перед этим я приму концентрированную дозу своего любимого дурмана. Уверен, это добавит предсмертным видениям немного волшебного безумства.

Как видите, я сочинил себе не самую плохую погибель. Не обижать ведь себя перед финалом.

Тем не менее, я бы хотел рассказать вам одну историю, что, быть может, прольет чуть больше света полиции на причины произошедшего со мной. Хотя молва все равно со скоростью ветра разнесет весть о покончившем с собой наркомане, что перед смертью добровольно принял участь затворника.

Что ж, пускай.

Я не хотел быть наркоманом и уж точно не виноват в беспомощности нынешней медицины. Алкоголизм лечится опиумом, зависимость от опиума – морфием и так далее. Один доктор честно поделился со мной: « Мы ведь лечим зависимость, а не душу». Чистая правда! Душу вы лишь калечите….

Прошло много лет со времен, когда я по воле службы много путешествовал и многое видал. Я бы рассказал вам историю об одном мертвом остроге и приключившихся в нем страстях, но слыхал, что кто-то уже поведал ее широкой публике до меня. Я не расстроен. В конце концов, это не последняя интересная история, что я знаю.

Это случилось во времена, когда Сибирь уже считалась многими обжитым местом. В 1865 году в Томске, о котором я еще упомяну позже, не было ни одной железной дороги, и люди перемещались по давно объезженным путям, а зимой – зачастую по замершим рекам. Я прибыл в небольшой городок, название которого уже навсегда кануло в бездну моей памяти. Он ничем не отличался от других населенных пунктов, куда ссылали всех врагов русского государства. Из особых деталей припоминаю разве что огромное количество арестантских полуказарм для политических заключенных, среди которых было немало поляков. Заметно выделялись среди них ксёндзы, некогда провоцировавшие соотечественников на организованную борьбу и ныне ожидавшие отправки в монастыри.

Меня провели в здание администрации, где меня встретил любезнейший окружной начальник. С Богданом Всеволодовичем я был знаком не первый год, однако, разговор был сухим: чувствовалась усталость городского главы от новоявленных преступников, места которым не хватало. При нашем разговоре в кабинете присутствовал молчаливый молодой человек, которого мне представили позже.

– Александр Аркадьевич, рады, что вы прибыли так скоро, – начал разговор Богдан Всеволодович.

Он широко улыбнулся, и мне представились ямочки на его лице. Одни обрамляли кончики губ, другие же рубином украшали щеки.

– Нынче работы мало, не сезон, – ответил я, закинув одну ногу на другую.

– Что ж, дело, которое я хочу вам поручить, убедит вас в обратном. Два дня назад у нас бежало двое заключенных: оба поляка, оба политические, как вы, наверное, поняли, но, прошу заметить, оттого не менее опасные. Одного зовут Людвик Мазовецкий, а второго – Ян Мостицкий.

– Эти идиоты решили бежать зимой? – удивился я, уставив пристальный взгляд на своего нанимателя.

– Да, в краю, что им не знаком вовсе, – ехидно подняв одну бровь вверх, ответил начальник.

– И их вы зовете опасными? По-моему, опасность они представляют лишь для себя.

– Господин Бегин, дело серьезное. Они бежали на север, а там у нас поселений мало.

– Раз уж они подались на север, не проще ли будет предупредить полицию в близлежащих населенных пунктах и ждать? Либо они замерзнут насмерть, либо сами придут к вам в руки.