Игорь Чубаха - Тайна Черного моря

Она сразу узнала этого человека. Друг Петра Львовича, обладатель бежевого плаща, тот, кто подсел за их столик в Петродворце и кого поколотил Артем. Барышев...

— Дневники, — ощерился майор Барышев, один из второстепенных замов генерала Семена. — Дневники у тебя.

Он не спрашивал. Он утверждал. Не в состоянии вымолвить ни слова, Марина затрясла головой и попятилась, еще прижимая документы к груди.

Майор наступал.

— Дай мне дневники, — спокойный, неторопливый, как инфекционный период чумы, голос.

Пила в его руке вдруг по-осиному загудела, завертелся небольшой блестящий диск, слились в мерцающий круг заточенные зубья. Хорошая машинка, «сименовская» — металлический прут за несколько секунд перережет, не то что косточку. От батареек работает. «Энерджайзера», например.

Марина как завороженная смотрела на циркульную мини-пилу. И продолжала отступать по коридору.

— Специально за этими дневниками я приехал в Ленинград... — ощерился Барышев, более похожий на монстра, чем на человека.

В пасти за редкими желтыми клыками корчился ядовито-фиолетовый язык... Неуловимо быстрый взмах заграничной машинкой — и на щеке Марины появился длинный порез. Сизая, вывернувшаяся наружу мышечная масса с тонкой риской подкожного жирового слоя быстро насытилась пунцовым. Мчащиеся по кругу зубья разбрызгали капельки крови, на белой стене возникла дугой изогнувшаяся цепочка влажно блестящих красных точек. Созвездие Девы.

Марина вскрикнула, подняла над собой, заслоняя голову, злополучные дневники.

— Бросил работу, нарушил приказ... — истерично перечислял обиды нечеловек.

Взмах — и пила разорвала халат и платье девушки на уровне пояса, вспорола живот.

Марина зашаталась, ноги ее подкосились, и она спиной упала на порог разоренного кабинета завотделением. Бестелесными призраками упархивали в вечность черно-белые, накладывающиеся друг на друга воспоминания: черемуха за школьным окном, сплетни подружек, мамины духи и губная помада, виниловые пластинки и записочки с признанием в любви...

Удивительно, но ни боли, ни страха она не чувствовала..

Она смотрела на себя как бы в экран телевизора, где показывают очередную голливудскую жуть. И думала только о том, що спидныця задэрлась, соромно видкрыв йийи стэгна до трусыкив...

Майора Барышева ее ноги не волновали. В этот момент, по крайней мере.

Взлетает диск электропилы — и кисть левой руки, которой Марина пытается прикрыть голову, повисает на лоскутке кожи. Кровь из запястья брызжет, точно из разорванного шланга, осыпая кровавыми орденами грудь убийцы. Цикаво то як: пальци щэ ворушаться...

Перебирая неприлично обнаженными и неприлично незагорелыми ногами, оставляя влажные пятна горько пахнущего желудочного сока, она отползает в глубь помещения, натыкается на стеклянный шкафчик. На пол падает бутылка со спиртом, но не разбивается. Зато кисть левой руки остается лежать возле ножки стола. Усэ. Бильшэ нэ ворушыться. Ты ж мэнэ, ты ж мэнэ пидманула...

По телу от живота расходится мороз.

Сверкает разящий диск, и отсеченное девичье ухо вместе с девичьими локонами мягко шлепается на линолеум. Миру предстает невинно розовенький хрящик.

Нэвжэ щэ одна нова ранка? Якый жах! Цю тэж трэба полыты ликамы...

Бечевка, случайно попавшая под пилу, лопается, и тетрадки рассыпаются по полу. В распоротом животе противно булькает. Зозуля, золюля, скильки мэни жыты залышылося? Мовчыть зозуля...

Барышев победоносно склоняется над вожделенными документами, собирает.

И в этот момент совершенно самостоятельно, без всякой команды дивчины, ее правая рука обхватывает горлышко бутыли со спиртом и раскалывает ее о плешивую макушку человека в окровавленном халате. Человек с ног до головы облит летучей жидкостью.

Но сознания он почему-то не теряет. Взревев и тряся головой, майор Барышев выпрямляется, роняет разделочную машинку; на грязный линолеум сыплются дневники. Он принимается тереть глаза.

Вот тут-то за его спиной раздается гневный окрик:

— Ни с места! Милиция! Стрелять буду! Руки за голову! На пороге стоит давешний милиционер, охранявший вход в здание.

Спирт щипал глаза, но злодей нашел силы рявкнуть:

— Немедленно оставьте нас одних! Вам что, дважды повторять надо? Вы мешаете операции!

Милиционер захлопнул рот. Ну и работенка у этих ребят...

Кое-как стряхнув щиплющие капли, Барышев вывел милиционера в коридор и врезал ему коленом в пах.

— Ой, — тихо сказал страж и присел, раскорячив ноги. Барышев отфутболил подальше выпавший из руки милиционера табельный пистолет и, пока постовой пытался проморгаться от невольных слез, притянул к себе шуршащую колесиками, застеленную блеклой клеенкой больничную каталку.

Острый медицинский запах немного привел девушку в чувство. Она отползла за стол и вжалась в угол, рядом со сброшенным со стола телефоном. В опасной близости справа от нее двумя оголенными жалами ощетинилась сломанная электророзетка.

В распахнутую дверь ей было видно происходящее в коридоре. Но ее это не интересовало. Маленькая девочка переживала горькое чувство обиды на плохого дядю, сделавшего ей больно.

Удар — и у пытающегося закрыться руками милиционера хрустнули лучевые кости. Это остервенелый убийца налег на каталку, и та поручнем ткнулась в стража порядка.

Еще удар, еще и еще! Сначала милиционер пытался закрыться раздробленными руками, потом удары стального поручня приходились в уже незащищенную грудную клетку.

Еще удар.

Милиционер сполз к плинтусу, оставляя на стене розовые разводы.

А Барышев бил и бил рукоятью каталки по кровавому месиву, в которое превратилась голова постового. Жирные, как тосол, цвета разварившегося картофеля плевки мозга очерчивали нимб вокруг раздробленного черепа.

Спирт жег раны майора, подстегивая злобу. Спирт напомнил о недобитом свидетеле.

Разделавшись с милиционером, Барышев резко повернулся к пребывающей в полузабытьи девушке. Спирт пропитал его одежду, струйками бежал по щекам и, высыхая, оставлял грязные дорожки. Лицо исказила ухмылка. Без лишних слов он протянул тонкую, но мускулистую левую руку и вновь подобрал дневники. Прижал их к груди. Потом ухватил Марину за подбородок и медленно, явно наслаждаясь мучениями жертвы, потянул его вверх.

Запах спирта ударил девушке в нос, обжигающей волной проник в легкие. Она судорожно вздохнула.

Ее липкая от собственной крови правая рука плавно поднялась, шурша кожей по обоям, и наткнулась на оголенные провода в розетке.

Растворенный в крови белок фибриноген на воздухе превращался в нерастворимый белок фибрин. Однако даже почти свернувшаяся кровь оказалась хорошим проводником.