Дмитрий Черкасов TM - Сиреневый туман, любовь и много денег

Он никому не мешал, не посягал на чужие интересы, точно и вовремя выполнял все взаимные обязательства, какие могут возникать в непростых отношениях неофициальных организаций, и никто никогда не смог засунуть свой нос в его дела. Если же часть чьей-либо территории или бизнеса переходила в его руки, то происходило это только по добровольному согласию, которое, как известно, является продуктом непротивления сторон.

Небольшого роста, округлый, лысоватый и благообразный, он действительно внешне напоминал безобидный кабачок. Однако по уму и по делам своим Губанов был совсем другим. Когда на рабочем совещании (он предпочитал употреблять именно этот термин) один из присутствующих попытался шутливо окрестить его Лениным, Кабачок, не глядя на высказавшегося, негромко произнес:

— Ленин Владимир Ильич скончался в одна тысяча девятьсот двадцать четвертом году, и соратники его не намного пережили.

После небольшой паузы, во время которой неудачно пошутивший сотрудник успел вспомнить всю свою никчемную жизнь, разговор о делах продолжился.

Кабинет Владимира Михайловича напоминал кабинет крупного партийного босса времен благословенного застоя. Стены были обшиты скромными дубовыми панелями, дубовый паркет был натерт до блеска, на полу от двери до огромного дубового же стола лежала ковровая дорожка красного цвета. В углу, на высокой узкой тумбе, стоял бронзовый бюст неизвестного.

Кабачок никогда не повышал голоса, всегда был отменно вежлив и, даже вынося кому-нибудь смертный приговор, был спокоен и деловит.

Именно так, сидя за своим огромным письменным столом, спокойно и деловито Владимир Михайлович Губанов разговаривал сейчас по телефону.

— Павел Андреевич, дорогой вы наш, не волнуйтесь вы, ради Бога. Все будет в порядке. Я понимаю, что у вас раньше не было таких крупных сделок. Но надо же когда-нибудь начинать. Пора, наконец, работать по-взрослому. Нас ждут великие дела, как говорил один прекрасный человек. Да, да. К вам уже едут и, надо полагать, скоро будут на месте.

Положив трубку, Кабачок взял в руки золотообрезный том с золотыми буквами «Фридрих Ницше» на обложке и, открыв его на закладке, сделанной из слоновой кости, погрузился в чтение.

Прошло около двадцати минут, и в дверь негромко постучали.

— Да-да, войдите, — отозвался Кабачок, который очень любил фильм «Адъютант Его Превосходительства» и старался подражать его воспитанным и корректным героям. Ему нравилось то, что даже в таком щекотливом бизнесе, каким занимался он, все было культурно и этикетно, без всяких там «Пахан, вилы! Всех повяжут!»

В кабинет вошел секретарь Кабачка, Гриша Ворон. Прозванный так за черный цвет своей шевелюры.

— Владимир Михайлович, — подражая шефу в его вежливой манере говорить, сказал Ворон, — похоже, у нас проблемы.

— Что случилось, Гриша?

— Я звонил несколько раз на трубку в машину. Ребята не отвечают.

— Погоди, — ответил Кабачок и, сняв трубку, набрал номер.

Через несколько секунд он доброжелательно произнес:

— Павел Андреевич, это опять я. Ну как, приехали к вам?.. Нет?! Я сейчас выясню, в чем дело, и перезвоню вам позже…

Положив трубку, Кабачок опять посмотрел на секретаря и, помедлив, приказал:

— Шварца и еще троих ребят с оружием в машину. Проследить маршрут. Узнать, что-то случилось.

Когда за Вороном закрылась дверь, Кабачок некоторое время сидел, глядя перед собой на бюст неизвестного человека, затем вздохнул и снова открыл книгу.

«…я должен сказать вам, Волк, что никак неожидал от вас такого непрофессионализма. Как вы могли не проконтролировать получение объектом „Голова" предназначенных ему денег? Неужели нельзя было слегка напугать этих болванов в „лексусе", чтобы они ехали поаккуратнее? Что вам стоило послать „Рысь " на его ведомственной машине с мигалками в зоне прямой видимости?

— Но, Тигр…

— Не желаю ничего слышать…»

Когда Бекас вернулся домой после своей трагифантастической поездки в Долготрубное, то первым делом тщательно задернул все шторы на окнах, маниакально обследовал квартиру на предмет того, не прячется ли кто-нибудь под кроватью или в шкафу и только тогда, поставив сумку на диван, открыл ее.

Если он все-таки спятил, то можно будет на эти деньги купить приличный дурдом с молоденькими санитарками.

Некоторое время он смотрел на неподвижную кучу долларовых пачек, вспоминая давние сны, в которых уйма денег как-то незаметно исчезала или превращалась в слабое подобие валюты, как, например, в августе 1998. Электрический будильник на комоде тихо отщелкивал секунды, на кухне привычно капала вода, но все оставалось без изменений, и куча баксов продолжала оставаться настоящей и реальной.

Денежки, наверное, действительно любят счет. Первое, что стал делать с ними Бекас, это — считать. Считал он недолго, досчитал до девяноста восьми пачек, подумал, что сбился, и начал сначала. Когда получилось то же самое, он почесал в голове, подняв брови, и пересчитал их в третий раз. И опять результат был тем же. Значит, на диване лежали девятьсот восемьдесят тысяч долларов.

Это было непонятно. По логике вещей в сумке должен был лежать миллион. Куда делись еще двадцать тысяч, Бекас не представлял. Неужели слепая фортуна взяла с него налог за счастье? Скорее всего, вывалились из сумки при ударе. Поймав себя на мысли, что ему стало жалко потерянных двадцати тысяч, он улыбнулся.

Вспомнив, что в холодильнике есть несколько бутылок пива, он сходил за одной из них, открыл и с размаху уселся на диван рядом с наваленными пачками. Глядя на деньги и держа бутылку в руке, он постепенно привыкал к мысли, что они теперь принадлежат ему.

Они у него есть.

Он их обладатель.

Перебрав в голове еще несколько таких же приятных формулировок, Роман отпил пива и почувствовал, что к нему из космической дали начинает медленно приближаться осознание того, что его жизнь круто изменилась. Причем — в лучшую сторону.

Тут же налетела измена.

В лучшую ли? Деньги-то, небось, были бандитские?! Он вдруг представил, как в бандитском штабе проводится совещание, посвященное пропаже денег. Татуированные бугаи, испещренные шрамами, небрежно поигрывая ножами и пистолетами, косноязычно, но грозно обсуждают способы найти Бекаса и отнять деньги. А его самого — посадить на пику, порвать пасть, завалить, списать, грохнуть и вообще призвать к ответу.

Ситуация была рискованной. Ночью машин на трассе мало. Его легко можно было вычислить, потому что гаишник видел его права. Черт, он видел его права!

Мечты о приятной и благополучной жизни тут же испарились каплей слезы на раскаленной плите. Перед Бекасом, парнем очень неглупым, тут же нарисовалась схема, не вызывающая ни радости, ни уверенности в завтрашнем дне.