Инна Штейн - Библиотечный детектив

«Боже мой, совсем голова не варит», – подумала она и пошла под арку, вглубь двора, к новому хранилищу. Здание было совершенно ужасное, уменьшенная копия саркофага над четвертым блоком. Строился этот шедевр архитектуры четырнадцать лет, начали еще в 70-е, когда Анна Эразмовна работала в школе. Зато окончили при ней, и она, вместе со всеми, убирала строительный мусор, таскала и красила металлические стеллажи и стояла в бесконечных цепочках. Что это такое, знают только библиотечные работники. Надев халаты и завязавшись платочками, по два, по три часа стояли они, глотая библиотечную пыль, и передавали пачки книг. Влево – вправо, влево – вправо, голова кружилась, руки обрывались, спасало только чувство юмора. Анна Эразмовна была в этом деле непревзойденным асом. Коренная одесситка, она обладала врожденной способностью юморить по ходу дела, обыгрывая слова и ситуации, замечая смешное везде и всюду, и народ благодарно ржал, когда она открывала рот.

Увы, сейчас ей было совсем не до смеха. Спустившись на пару ступенек, она попала в темный коридор, заставленный старыми каталожными ящиками. Пройти, не ударившись, здесь могли только свои. Ну, уж она-то была своя в доску.

– Здравствуйте, девочки, – сказала она, войдя в Любин отдел. – Дайте я сяду, ноги не носят.

Это был один из самых молодежных отделов библиотеки, пенсионеров здесь не было совсем. Девочки, от тридцати до сорока, сидели зареванные, посреди отдела испуганно переминались с ноги на ногу несколько читателей.

– Ужас, ужас, ужас, – обращаясь к Анне Эразмовне, всхлипнула завотделом, длинная и худая, страдающая желудком Лиля. Что-то в ее тоне насторожило Анну Эразмовну. Да, не каждый день в библиотеке кто-то умирал, а уж про убийства она и вовсе не слыхала. И все-таки Лиля была слишком напугана. Само слово «ужас» было нестрашно, слишком часто произносили они его к месту и не к месту. А вот от сдавленного голоса, от судорожных всхлипываний повеяло таким неподдельным, таким первозданным ужасом, что Анне Эразмовне вдруг стало холодно, мурашки побежали по всему телу, а маленькие выцветшие волосики на худеньких ручках стали дыбом.

– Что? Что? – выдохнула она. – Господи, да не томите же!

– Зарезали, – безжизненным голосом сказала Наташа, самая близкая Любина подруга. – От уха до уха. Вся кровь вытекла.

Очнулась Анна Эразмовна от запаха корвалола.

– Выпейте, выпейте, сейчас скорую вызовем, – участливо лепетала Лиля, подсовывая ей под нос бутылочку с лекарством.

– Не надо скорую, – прошептала Анна Эразмовна, – Боже мой, стыд какой. Старая дура, я сроду-веку в обморок не падала. Я пойду.

– Куда вы, – засуетились сотрудники, – посидите, вам надо отойти.

– Это я еще успею, торопиться некуда, – заметно окрепшим голосом сказала Анна Эразмовна и на ватных ногах заковыляла к выходу.

Опять накрапывал дождик и она побрела по двору, с каким-то новым, обостренным чувством вдыхая запах цветущей сирени и прибитой дождем пыли, любуясь маленькими вишенками, с которых медленными, бесшумными снежинками падали крошечные цветы. Она с удивлением поняла, что опять плачет, только теперь уже не по Любе.

Ровно в пять часов сотрудников как ветром сдуло и, не отставая от других, Анна Эразмовна помчалась домой.

– Мамулечка, как ты? – крикнула она с порога.

– Привет, Нюсик, – из кухни отозвалась мама, и она вздохнула с облегчением. Голос был бодрый, что бывало в последнее время не часто: мама была сердечницей, давление прыгало, ноги отекали, и она стала говорить о смерти. Анна Эразмовна ненавидела эти разговоры, раздражалась, начинала кричать, мама отвечала всегда что-то очень обидное, про то, какая она плохая дочка, все кончалось слезами, таблетками и угрызениями совести.

Войдя на кухню, она сразу поняла причину маминого хорошего настроения. Любимый змеино-овощной супчик уже был готов, а на столе лежал натюрморт, который вызвал бы восторг у какого-нибудь очень современного художника: пара сморщенных яблочек (ну какие яблоки в мае?), пара луковиц и подгнивший бурячок.

Мама поймала ее взгляд и немного смущенно, немного с вызовом, а больше с гордостью произнесла:

– Вот, на базаре дали. Я там с одной крестьянкой разговорилась, очень приятная женщина.

В другой раз Анна Эразмовна не смолчала бы, что они нищие, что ли?, к тому же мама видела все хуже и хуже, и она запрещала ей переходить через дорогу, а дорога перед базаром была опасная. Как будто угадав дочкины мысли, Беба Иосифовна сказала:

– Туда меня молодой человек перевел, а обратно один мужчина, ханыга, конечно, но очень приличный, он меня до самого дома довел и всю дорогу комплименты делал: «Ах, мадам, какая вы красивая, ах, мадам, какие у вас шикарные волосы».

– Ну, конечно, ты у меня самая красивая, – чмокнула она маму в щечку. Маме так приятно было быть добытчицей, а заодно продемонстрировать, что, в случае чего, она с голоду не умрет.

– А где Миша? – спохватилась Анна Эразмовна.

– Как где? Во дворе. Ты разве его не видела?

– Видела, видела, – соврала она, чтобы не волновать Бебу Иосифовну.

– Что же ты спрашицаешь?

– Забыла на минутку, я жутко устала, и потом у нас сегодня такое… – начала она и прикусила язык. Слава Богу, мама не расслышала, говорить про Любу было совсем не обязательно.

Мама не любила есть одна, поэтому Анна Эразмовна налила супчик ей и себе и съела с удовольствием. Супчик был дивный, похвала -искренней, и Беба Иосифовна просто расцвела от удовольствия.

К семи часам пришел муж, она пожарила к супу пару котлет, и он, напахавшись за день, упал на диван смотреть телевизор. Миши все еще не было. «И где только носит этого ребенка?» -думала ненормальная мамаша, моя посуду. Мишу могло носить где угодно. В их районе он знал всех, и все знали его. Запомнить всех друзей было невозможно. Конечно, самых близких Анна Эразмовна знала, они постоянно толклись в доме, звонили в дверь, звонили по телефону, вопрос: «А Миша дома?» звучал непрерывно. Бабушку это страшно раздражало, и она предрекала, что в один прекрасный день из дома все вынесут, и они останутся, в чем стояли, а ее просто пристукнут.

Вдруг кошка Мася, мирно дремавшая в ею же ободранном кресле, вскочила и помчалась к двери. «Слава Богу», – подумала Анна Эразмовна. Кошка Мася обожала мальчика Мишу и каким-то своим непостижимым кошачьим нюхом чуяла, что он поднимается по лестнице.

– Миша, ну, сколько можно, ты же знаешь, как я волнуюсь, – без всякой строгости в голосе сказала она.

– У Скрипы маму убили, ты что не знаешь? Она ж у вас в библиотеке работает. Мы с пацанами к нему во двор ходили.