Кондратий Жмуриков - Следствие ведут дураки

Астахов махнул рукой и открыл было рот, чтобы пояснить, что он женщина только по платью и загранпаспорту, что были обстоятельства, по которым он не мог выехать из России под своим настоящим именем, но Осип опередил его:

— Вот чаво, Степан Семеныч. Вас ведь так зовут-от, верно? Вы же не заставите Ваньку раздеваться и показывать свою доказательству, что он не баба? Так было нужно-от. Мы щас усе вам разъобъясним.

Гарпагин посмотрел на корчащегося на траве сына и его дружка, почесал в лохматом затылке и, согнувшись еще больше и выставив лицо с торчащим крючковатым носом и длинным подбородком, выговорил:

— Все-таки я что-то не понимаю. Не понимаю, да. А что вам нужно?

Ване Астахову почему-то стало непреодолимо смешно. Он с трудом подавил приступ хохота и отозвался еще одной классической цитатой:

— Я к вам пришел навеки поселиться. Надеюсь найти у вас приют.

Нет надобности говорить, что цитату Гарпагин не оценил. Более того, он смотрел на Ивана со все растущим подозрением, а потом вдруг гаркнул:

— Знаю я вас! Это все штучки дурацкие! Вы заодно с этим мерзавцем и ничтожеством Николя меня норовите надурить! Да только не на того напали.

И, царственным жестом простерев руку по направлению к Астахову, выговорил:

— Вон отсюда, пока я не вызвал полицию!

— Вы, кажется, уже звали полицию, — пробормотал Астахов, — только она не больно рвалась вас спасать. А вот мы вам помогли, и вы же нас гоните.

— Вот такой бонжур, ежкин кот, — ни к селу ни к городу встрял Осип.

— Я вас не знаю, — возразил Гарпагин. — Все вы, из России, бандиты и жулики. Вот вы говорите, что племянник, а выглядите, как племянница (Ваня дернул подол платья и тихо выматерился), а думаете и вообще бог весть что. Может, целите меня ограбить.

Категоричные суждения Гарпагина по понятным причинам не устроили Ивана Саныча. Он открыл было рот, чтобы возражать, и неизвестно сколько продолжались бы эти смехотворные препирательства, если в этот момент на арене, некоторым образом, боевых действий не появилось новое лицо. Точнее, личико — круглое, в меру глуповатое и немного конопатое, но в целом довольно милое.

Личико принадлежало пухленькой молодой женщине лет двадцати трех — двадцати восьми. Подобный разброс в определении возраста объяснялся телосложением девицы: она была довольно толста и являлась счастливой обладательницей внушительного бюста, мясистых покатых плеч и пышных бройлерных бедер, из-за которых иной турецкий султан решился бы перешерстить гарем, чтобы найти место для новой жемчужины.

Впрочем, у дочери Степана Семеныча Гарпагина, парижанки по рождению, была открытая русская улыбка и чуть выпуклые коровьи голубые глаза, встречающиеся у крестьянок на полотнах русских художников.

При виде ее Осип шмыгнул носом и хмыкнул.

В пухлой веснушчатой руке, похожей на плюшку с тмином, Лиз Гарпагина держала трубку радиотелефона.

— Папа, тебе звонят из Питера, — сказала она по-русски, однако же слово «папа» произнося с французским прононсом и с ударением на последний слог. — Это месье Астахов, твой компаньо… ой, Николя! — увидела она валяющего на траве окровавленного братца. — Что с тобой?

Гарпагин повернулся к ней со стремительностью, которую сложно было заподозрить в его тощем анемичном теле, и рявкнул:

— Да что ты трещишь, сорока! Чего тебе? Подождет разговор!

— Астахов? — оживился Иван Саныч. — Так это ж, поди, папаша звонит!

И он, широко шагнув, взял трубку из рук оторопевшей дочери Степана Семеныча:

— Але, папа! Ты, да? Это я, Иван! Мы уже добрались. Доехали, дошли… до ручки! Объясни, пожалуйста, дражайшему родственнику, что мы не собираемся его грабить, а то он нас чуть ли не в погромщики записал.

— Ничего удивительного, — прозвучал отчетливый голос отца. По всей видимости, Александр Ильич нисколько не был удивлен тем, что к трубке прорвался сын. — Я так чувствую, ему скучно не будет. С вами-то. Ладно, давай сюда старого скупердяя. Я ему дам расклад. Ты, Ванька, ему денег предложи после. Сразу по-другому заговорит.

— Ага.

— Ну, пригласи его к трубке…

Инцидент разрешился неожиданно быстро. Гарпагин закончил разговор с Астаховым-старшим, и на его лице плавала масляная улыбка.

Иван Саныч внутренне усмехнулся и подумал, что у его отца всегда был впечатляющий дар убеждения.

— Так бы сразу и сказали, — выговорил он. — А то у нас район опасный, все больше иммигранты живут, и русские, и арабы, и латиносы всякие. И мэр Сен-Дени — коммунистка ярая, — неизвестно к чему прибавил он. — Если вы думаете, что если пригород Парижа, так тут все тихо и гладко, так вы совершенно напрасно так думаете. Криминогенный городок, я вам скажу, этот Сен-Дени, да и Париж — баламуть редкая (вероятно, Степан Семенович скрестил русские слова «муть» и «баламут»). Негры всякие злобные, арабы. А денег сколько жрет этот город! У меня квартира в Париже, в деловом квартале Дефанс. Так я в ней не живу, сдал ее немцам из Ганновера. Дорого все.

Осипу все эти разглагольствования до чрезвычайности напомнили жалобы на жизнь в исполнении его престарелой тамбовской тетушки, а Иван Саныч просто пожал плечами и последовал в дом, воткнув взгляд в узкую сутулую спину хозяина. Лиза же Гарпагина осталась возле машины, присев на колени и помогая брату встать, непрестанно при этом причитая.

Осип пооглядывался на коленнопреклоненную пышную женщину, до каковых он был большой охотник, и пошел в дом вслед за Гарпагиным и Астаховым-младшим.

— Да вы не кладите сахару в кофе, — таким замечательным манером Гарпагин начал беседу, когда гости присели за стол в довольно просторной кухне, — тут так не принято, это не Россия.

— Да, кофе нынче дорог, — отозвался Иван Саныч.

Степан Семенович не понял иронии. Он закивал и, изредка сбиваясь на французский акцент, залопотал:

— Вот именно, вот именно! Совершенно невозможно планировать семейный бюджет. Особенно когда дети, пардон, сидят на шее у родителей и вообще демонстрируют полнейший моветон. Мой сын Николя, если вы обратили внимание, предпочитает не работать, а выколачивать деньги из отца, причем выколачивать в самом что ни на есть буквальном смысле. — Месье Гарпагин поморщился, вероятно, вспомнив бейсбольную биту негра Лафлеша и ощутив жжение в задней нижней части туловища, а потом продолжал: — Я вообще нахожу, что жизнь во Франции сильно подорожала, особенно после мундиаля.

— Мун… муди… чаво? — пробормотал Осип.

— Мундиаля. Чемпионата мира по футболу. Он был во Франции в девяносто восьмом году, — снисходительно пояснил Иван Саныч уже не деланным фальцетом, а своим обычным голосом, хотя от женской одежды избавиться еще не успел. А у вас, дядя Степан, превосходный русский, хотя вы и жили столько лет за границей, — повернулся он к чудесно обретенному родственничку с топорной лестью. — И как вам удалось сохранить произношение и словарный запас после стольких лет жизни за границей?