Сергей Шиповник - Мое зеркальное отражение. Любовный криминальный роман в 2-х книгах

– Гад! Гад! Гад!!!

Через две недели с начала нашей переписки, Антуанетта уже не помнила о своих потерянных миллионах, а думала лишь о моём физическом возвращении. Она поняла, что я стОю гораздо больших денег:

– Серж, у меня все выпрыгивает из рук. Я представить себе не могу, что тебя поймают и посадят в тюрьму. Я не переживу этого.

– Дорогая, но этот процесс необратим. Чего желала, то и получишь.

– Малыш, давай я к тебе прилечу и мы обдумаем, как тебя спасти от решётки. Где ты сейчас?

Вот чего мне меньше всего хотелось, так это возвратить Антуанетте её деньги. Ведь она бы все

равно их у меня выцыганила под любыми предлогами. Поэтому, я решил сперва их потратить, а

потом прийти к ней с повинной: мол, спаси меня от острога, волшебница Антуанетта, преврати

меня из Григория Гансбурга в человека-невидимку. Чтобы я мог проходить через пограничные

кордоны в салон самолёта без виз и документов, а по прилёте в аэропорт и спустившись с трапа,

шёл напрямую к стоянке такси, открывал дверь, садился на переднее сиденье и говорил:

"Командир, гони в центр!". А водитель в этот момент видел бы только свои ненаглядные двадцать

евро, ведь ему ничего кроме этого собственно и не нужно:

– Дорогая, я нигде. Я в межпланетном пространстве. Я там, где никогда не побывает большинство из родившихся, а в последствии умерших людей. И тебе тоже не попасть в этот, мой далекий, находящийся где-то на задворках вселенной мир. Вокруг меня нет людей, а только планеты, звезды, кометы. Вокруг меня межзвёздная пыль. Мне ни тепло, ни холодно, ни кисло, ни сладко. Я нигде.

Из Нью-Йорка до Ричмонда (район тихоокеанского Сан-Франциско) я добирался пятеро суток. Вот ассортимент транспорта: грузовик Форд, 1984 года образца, внедорожник Лэнд Крузер, 2000 года, электрический велосипед фирмы Ауди, 2013 года образца , пеший ход (не менее 50 км), ну и ещё незначительные пересадки. Мимо меня проехало не менее 100 полицейских машин за весь маршрут, но ни один блюститель беспорядка, даже не удостоил меня своим малейшим вниманием. Они искали кожаный портфель с тремя миллионами в долларовом эквиваленте, а при мне был большой плюшевый Микки-Маус, с животом, в котором грелось целое состояние. Если полицейский

и машинально взглянул в мою сторону, то уж наверняка не в мою, а в сторону своих наивных детских фантазий, далёких от циничной действительности.

Деньги буквально были мне в тягость, но я не торопился осчастливливать ими приставучих таксистов, мне хотелось добраться до побережья, снять у частника скромный угол и заныкать часть своего внезапного богатства по углам, лесам, лугам и горам. Три миллиона яиц в одной корзине – это уж слишком!

Сан-Франциско удивил беспечность, провинциальностью, несмотря на свои внушительные небоскребы-ракеты и количество банков. А ещё хиппи – неотъемлемым антуражем Калифорнии.

Вот как раз в стиле хиппи я и принарядился: в какую то расклешоную джинсовую рвань, на руки повязал разноцветные фенечки, ну а в качестве контраста обзавелся не первой свежести газеткой "Вашингтон пост", для пущей колоритности.

Конечно же, во Франции, под тёплым крылышком Антуанетты мне всего хватало. Несмотря на перипетии бизнеса и связанные с этим частые перелеты, мы возвращались в Париж чтобы развлекаться, а не только вкалывать. Уж на это крсавица не скупилась. Помимо всего я приобщился

с её благословения к настоящей русской живописи. Ведь Антуанетта ещё и перепродавала искусство. Мне не составило бы труда увести из её парижского тайника пару шедевров, например Коровина, или Крамского, но… Но с этими полотнами бы я и спалился. Такие вещи на улице не продаются, а тыкаться с ними по неизвестным французским людям – это значит ходить без шеста по канату. В Европе в полицию не стучат только русские. Потому что стучат на них.

Коровин Константин. Бульвар Капуцинок, 1911

"Чего тебе не хватало?" – спросила она меня в гневе. Ну разве это не унизительно? А я у нас что, "Портрет неизвестной" передвижника Ивана Крамского? Которому достаточно соответствующих хранению условий и периодического пылесошения. Или статуэтка работы Родена, сломанным носом которого можно колоть грецкие орехи, и она от этого становится только крепче. И соответственно дороже.

А действительно, чего мне не хватало? А тебе, дорогуша чего не хватает, что ты продолжаешь колесить по взлетно-посадочным полосам в поисках очередной наживы? Садиться в самолёт, когда на улице пятьдесят градусов жары, а выходить из него, когда на почве заморозки. А чего не хватало твоему любезному управляющему нью-йоркским банком с двумя филиалами в Австралии? Сидел бы себе на пенсии, на террасе в своём маленьком загородном луврике и расчесывал своего любимого водолаза после его водных процедур. Но ему этого было мало. Ему захотелось подержать в руках мою деревянную гранату, которая в русском просторечьи так и называется – "лимонка". А я её отныне переименовал; теперь она у нас называется трехлимонка.

Моё появление в Ричмонде не вызвало каких либо подозрений у местной полиции. Туристов здесь невпроворот, поэтому, как только я управился с рассортировкой денег по надежным местам, сразу же решил перевоплотиться в того, кем я и стал в последнее время – в миллионера. Прежде всего замаскировался. Причём сделал это самостоятельно, без посторонней помощи. Подобрал колор типа махогон и покрасил волосы на голове и бороду. Не думал, что мне после этого будет приятно на себя любоваться. В природе такая шерсть наверное у орангутанга или у лошади Пржевальского. Но миллионеры вне природы. Они выше, они недосягаемы, они в стратосфере. Могу я в конце концов покраситься в лошадиную масть? Так вот, чтобы отбросить сомнения, я смог.

Барахло хиппи я выбросил в контейнер для секонд хенда, а вместо этого нарядился в костюм южно-африканского колонизатора, бежевого цвета, купил коллекционную бриаровую трубку, инкрустированную золотом и сапфирами, новые швейцарские часы, перстень с голубым бриллиантом. Посмотрел на себя в этом наряде в

зеркало и понял, что ни один нормальный полицейский связываться со мной не пожелает, ему же будет дороже.

Вот в таком колониальном виде я вышел под вечер к океану.

– Дедушка, Вы из Москвы? – спросила меня девочка лет восьми, когда я изучал глазами на горизонте то место, куда уходит отдыхать солнце.

– Найн, найн! Нихт, нихт! – попытался я возразить девочке на немецком языке с краснодарским акцентом.