Дарья Донцова - Темные предки светлой детки

– Вот те на! – удивилась я. – Хороши порядки. А если кто-то убежит?

– Душенька, туда попадали совершенно одинокие люди, – продолжал объяснять профессор, – они были не сумасшедшие, но жить самостоятельно не могли, часто по интеллекту были как дети. Ну, например, сорокалетний мужчина с синдромом Дауна. Его любила мать, холила, лелеяла. Сын писал картины, был талантливым художником. И куда его деть после смерти родительницы? Милый, добрый человек, но даже хлеба сам себе не купит. Или женщина лет тридцати пяти с ранней стадией деменции. Замечательная, улыбчивая, постоянно с одной и той же книгой сказок в руках. Прочтет про Красную Шапочку, спать ляжет. Утром встанет – забыла, что вчера читала, и заново сказке радуется. Тихая, родни у нее нет. Куда ей бежать? Зачем? В интернате семейная обстановка была. Никого из подопечных в Москву не тянуло. Да и забыла основная часть из них про столицу. Для человека с такими проблемами мир часто ограничивается местом его пребывания, смена обстановки – огромный стресс.

– Вы так рассказываете, словно хорошо приют в Юрасове знаете, – улыбнулась я.

– Правильно, душенька, – согласился Аристов, – я в тех краях детство провел. Маменька моя в интернате поварихой служила. Отца своего я никогда не видел. Матушка мне в мои лет восемь сообщила страшную тайну, что ее муж служил разведчиком и пал от рук врагов. Я ей поверил. Мне в интернате нравилось, меня там любили, вкусно кормили. Игорь туда тоже частенько наезжал.

– Может, вы Бузурукинскую помните? – насторожилась я.

– Нет, – разочаровал меня профессор, – начисто забыл тамошних обитателей. Вот местная библиотека перед глазами стоит, там имелось много книг, они замечательно пахли. Тома старинные, сейчас бы букинисты им обрадовались. Постояльцы изданиями не интересовались. В комнате часто сидели двое: я и баба Наташа. Я пребывал в восторге от полки с энциклопедиями, иллюстрированными справочниками. Птицы. Млекопитающие. Змеи. Все книги с прекрасными рисунками. А баба Наташа переносила на кальку выкройки. Она шила на дому. Смешно называть Наталью Ивановну бабушкой, в те годы она была совсем молодой девушкой. Но из-за близорукости Королева носила очки. В моей детской голове жила уверенность: если у человека на носу очки, то он дряхлый старик. Наталья в то время – студентка медвуза, потом работала в интернате врачом, стала заведующей. Когда я, прочитав глупую книгу Игоря, понял, что речь в ней идет о пациентах интерната, где прошло мое детство, то очень расстроился. Что за глупость он сочинил? Я поехал на свою малую родину, не зная, кто там парадом командует. Удивился безмерно, когда увидел «бабу Наташу», сразу ее узнал. Она выглядела моей одногодкой, но этого же не могло быть, поэтому я решил, что женщина – дочь Наташи.

Аристов рассмеялся.

– Я спросил у нее: «Ваша матушка как поживает?» И открылась правда. Разница в возрасте у нас с ней всего девять лет. Я раскабанел, поседел, а Наташа сохранила фигуру, с помощью всяких женских хитростей выглядела значительно моложе своих лет.

Профессор говорил медленно, четко выговаривая каждое слово, делал паузы. Так ведут себя лекторы. Но мне, бывшей преподавательнице французского языка в третьесортном московском институте, захотелось его поторопить. Честное слово, мне неинтересно, как молодо выглядит сейчас госпожа Королева. Если одна подопечная интерната умерла и воскресла в образе другого человека, то лучше сосредоточиться на ее истории.

Я не удержалась и перебила Аристова.

– И что она вам сказала про Бузурукинскую?

– Про нее ничего, – ответил Аристов, – мы беседовали о книге Игоря. Он там ерунды понаписал, целый криминальный роман наваял. Наталья не сдержалась, выпалила: «Бред просто». Минуточку.

Аристов встал с кресла, открыл секретер, добыл оттуда толстую записную книжку и пробормотал:

– Я все собирался написать рецензию на опус Игоря. Он планировал выпустить его в двух томах. В первом завязка истории, так сказать, замануха для читателей: в интернате лишали людей жизни. Вторую часть он не успел написать, скончался. Игорь обвинил руководство в убийстве пациентов. Я собрал материал для опровержения. Но не опубликовал его.

Профессор надел очки.

– В пасквиле Игоря упомянуты Валентин Петрович Коркин, Анна Игоревна Абакумова, Григорий Юрьевич Лебедев, Ксения Федоровна Бузурукинская.

– Они жили в интернате? – уточнила я.

– Верно, душенька, – кивнул Аристов, – все в разное время ушли из жизни, но по естественным причинам: инфаркт, инсульт. Ничего вроде пищевого отравления или «упал в ванной, шею сломал». Ни малейшего намека на криминал, никакого: «Съел несвежую сосиску и скончался»! Бедняги болели, они не раз попадали в местную больничку, потом умирали.

Михаил Петрович закрыл талмуд.

– Душенька, поймите меня правильно, я не принадлежу к категории людей, которые, не зная истины, делают далеко идущие выводы, поднимают лай в интернете: «У нас отвратительная медицина, российские лекарства ничего не лечат, вот в Америке все врачи прекрасные, они там одной таблеткой с раком любого органа справятся».

Аристов поморщился.

– Врачи везде разные, в каждой стране есть и плохие, и хорошие. Медикаменты тоже неодинаковы, везде попадаются «пустышки». Это я так долго собираюсь вам сказать, что больничка в те далекие времена в Юрасове была маленькая. Три или четыре врача, хирурга не было. Если требовалось оперативное вмешательство, пациента везли в Москву, благо она близко. А от инфарктов-инсультов в пятидесятые годы двадцатого века погибала большая часть больных. Массовых операций по удалению тромбов еще не делали, шунтирования, стентирования тоже. Статины и бета-блокаторы не изобрели, «умных» таблеток от гипертонии не было. Губил пациентов и постельный режим. Сейчас после инфаркта на второй день ставят на ноги, начинают ЛФК, а в середине двадцатого века человек лежал в кровати два, а то и три месяца. В результате пневмония и уютное место на погосте. Понимаете, душенька?

Я кивнула.

– Несчастные подопечные интерната умирали в местной больнице. А где их хоронили?

– Понятия не имею, – пожал плечами профессор.

Я встала.

– Огромное спасибо за помощь, поеду в приют.

– Хотите побеседовать с Натальей Ивановной? – уточнил Аристов.

– Верно, – подтвердила я.

– Душенька, – с легкой укоризной произнес профессор, – только зря скатаетесь. Игорь… э… уж простите, скажу честно, врун! Он хотел получать много денег, но не работать. Мама моя пыталась его образумить. Куда там! Братец всегда получал три копейки. В свое время я предложил ему работу у моих друзей. Оклад во много раз выше, чем он имел в архиве. Лентяй сначала загорелся, а когда узнал, что пахать предстоит с девяти утра до девяти вечера, обедать на ходу, заканючил: «Ну нет, пусть будет небольшая зарплата, но останется время на отдых». Опус свой он выпустил в то время, когда тема врачей-убийц активно муссировалась в прессе. Такую чушь писали газеты! Бездомного убили и вырезали у него печень для пересадки. Господи! Донорский орган подбирается с учетом многих параметров, проводят массу анализов, определяя, кому печень может подойти. И, уж простите, кому нужен орган алкоголика, наркомана, сифилитика? Просто слов нет. Игорь решил на этой волне в мутной воде рыбку поймать. Вот и состряпал сей пасквиль. Поверьте, никакой правды, кроме фамилий, в нем нет. И о Бузурукинской вы ничего в Юрасове не узнаете. Понятия не имею, как там сейчас идут дела. Возможно, Наталья по-прежнему приютом заведует.