Оксана Шаталова - Шесть дней из жизни обитателей г. Ковыльска

Правая рука писателя, слабо сжимающая дужку очков, вдруг пошевелилась, левый глаз приоткрылся.

– А, это вы, Констанция? Что, уже ночь? Впрочем, какая разница! – поднес очки к глазам и распрямился. – Вижу, вы зря времени не теряете: поцарапываете что-то.

– А позвольте, Павел Петрович, спросить, – не растерялась я. – Кажется, вы тоже что-то поцарапываете ? Не поделитесь ли творческими достижениями?

Он изумленно воззрился на меня – словно я была заговорившим муравьем – потом соизволил ответить:

– Ну что ж… Пожалуй, я ознакомлю вас с моей последней коллекцией… М-м-м… как бы получше объяснить… Да! «Сборник новейших фразеологизмов» – думаю, это будет понятно.

Я предпочла промолчать.

– Сегодня мне пришла мысль… – серая рука потянулась куда-то под кресло. – Впрочем, неважно. Я внимательно слушал беседы наших уважаемых соседей и фиксировал наиболее любопытные речевые обороты. – П.П. со значением потряс блокнотом над головой, затем поднялся и неожиданно пересел за стол рядом со мной. Я сразу прокляла свою общительность.

– Вот! – ткнул он в блокнот обгрызенным ногтем. – Оцените, как свежо и ядрено! Вот-вот! «Хрен редьки длиннее»… «Курить хочу, как слон американский»… Почему слон, как вы думаете? Не знаете?

– Нет, – холодно произнесла я.

– Ха-ха-ха! – закаркал он. – Никто не знает… Да, никто… Курить хочу, как слон американский… Весомость этого желания была для меня когда-то весьма ощутимой, пока я не углядел в своем пристрастии унизительную зависимость.

Я плохо его понимала, но натянуто улыбалась. П.П. продолжил:

– «Вот где собака порылась». «Ты чё, плесень, хиппуешь?». «Бляха чищена».

Я представила деда Витю и прыснула.

– «Кто старое помянет, тому раз в глаз. Кто старое забудет, тому пару раз в пару глаз». «Я своего пацана тока за дело шкню». Шкню… уникально… «Жрать хочу, как медведь бороться». «Ну тады ой»…

Я смотрела на него и удивлялась, зачем он собирает подобную чушь. Это что – творчество ?

– Хватит! – резко прервала я чтеца.

Андреев удивленно воззрился на меня, все еще держа палец на нужной строке. А потом неожиданно спросил:

– Не могли бы вы рассказать что-нибудь о нашем соседе… африканского происхождения? Кажется, вы с ним знакомы?

– Зачем это вам? – не очень вежливо поинтересовалась я. Мне не хотелось говорить с ним о Саше. Я почему-то чувствовала, что это будет похоже на предательство.

К счастью, стенная перегородка отъехала, и в проеме показалось лицо Марины:

– Костя! Сколько время? Наверно, уже идти на гадание?

Я взглянула на часы – новенькие, золотистые, с тоненьким ремешком (купила вчера, поддавшись примете из «Ковыльского боксита» – «если в жизни все идет не так, смените часы»… вот и сменила…).

– Без пяти двенадцать. И вправду пора.

– Ой, щас я. Хочу взять… – Марина прошла вглубь комнаты. Пошарив на стеллаже с минуту, удивленно запричитала:

– Это ж надо, утром были, а щас пропали! Где кнопки? Нету! Не брала, Костя? Вот, блин, поделись только идеями!

Я не стала её слушать и вышла из кабинета.

Его тут нет

В двенадцать ночи все собрались в гадальной комнате (впрочем, не все: не пришел писатель; Орешкин рвался, но его не впустили), – комната эта вкупе с «похабной» и небольшим коридором между ними, собственно, и составляет второй этаж.

Альгейба уже восседала за округлым столом – величественная, в красном шелковом одеянии, напоминающем древнегреческий гиматий. Интересно, где она раздобыла такой наряд? Потом я узнала, что гадалка воспользовалась покрывалом из комнаты напротив, обернув его особым образом вокруг тела.

Я принялась рассматривать помещение. Оно было не похоже на остальные. Во-первых, здесь отсутствовали электрические приборы. Неяркое освещение создавали десяток свечей в канделябрах, стоящих на узких столиках, да пара одиноких свечек на столе. Этот и без того тусклый свет был приглушен темно-лиловым тоном комнаты, рождающим ощущение смутной тревоги. Угрожающе клыкастая кабанья голова, висевшая на стене против входа, тоже не добавляла интерьеру оптимизма.

На стене справа я рассмотрела несколько портретов в золоченых багетах. Не без помощи остальных посетителей я узнала, что это:

Парацельс;

Джузеппе Бальзамо;

Пушкин (работы Крамского);

Елена Блаватская;

Елена Малышева

(последнюю – ведущую программы «Здоровье» – я, разумеется, опознала сама).

У левой стены высился деревянный шкаф, набитый темными, поблескивающими позолотой фолиантами. Вообще, комната была оформлена в каком-то старинном стиле. Центр обозначался дубовым столом (на столешнице красовалась пентаграмма), окруженным шестью массивными кожаными креслами. Вспоминался английский клуб времен Шерлока Холмса, и недаром – великий сыщик здесь присутствовал лично: на шкафу стоял мраморный бюст актера Ливанова в роли знаменитого лондонца. Кроме того, на полках нашли пристанище: пара серебряных кубков, позолоченный кофейник, бронзовая статуэтка лошади (вновь звериный мотив!), большой глобус, яйцо Фаберже, несколько колод Таро, колода Ленорман и обычные игральные карты.

Из мебели наличествовали еще три высоких стула с подлокотниками. На одном из них, прямо под кабаньей мордой, расположилась Альгейба, сосредоточенно глядящая на рассыпанные по столу арканы Египетского Таро.

Утонув в мягком коричневом кресле, я оглядела окружающих и поймала отчего-то взволнованный взгляд Алексея. Вот уж не думала, что это лицо может быть серьезным. Саша был спокоен, печален и одухотворен. Осматривая интерьер, он тихо шептал:

В глуши, во мраке заточенья,

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви…

Шедевр вертел в руках кубок, рассматривая гравировку. Дед крутился на стуле, то заглядывая под стол, то пробуя на ощупь обивку сидения. Марина смирно села в кресло у двери, напротив Альгейбы, оказавшись между мной и стариком. Наткнувшись взглядом на ощетиненную морду зверя, она опасливо заозиралась.

Гадалка вращательными движениями возила карты по столу и ждала тишины.

Наконец, она подняла голову и медленно произнесла:

– Что вы хотите узнать?

Все замолчали. Только дед, непосредственность которого умиляла, громко проговорил:

– Алька! Неужто ты не знаешь, чего мы хотим? А ты-то сама чего хочешь?

Пламя свечи метнулось влево, на лицах присутствующих замелькали тени. Альгейба, острый нос которой вдруг сделался странно крючковат, застыла и не реагировала на вопрос.

– Хотим узнать, кто нас сюда определил, кто виновник всего! – продолжил дед, почесывая колено.

– И где мы находимся, – добавила Марина. – Чей это дом? – рубиновые сережки ее светились в полумраке.