Корреа Эстрада - Золотая сетка

Дуракам счастье.

К этой теории сводится вся практическая часть, которую я собрался здесь изложить.

Ибо она описывает немыслимую историю, произошедшую с нами, историю, в которую не поверил бы ни на грош, не окажись я ее участником.

Предварительно лишь хочу прояснить вопрос по поводу дураков. Он меня сильно занимал на подготовительном факультете МГУ, когда мы, разномастные иностранцы, изучая язык, читали русские сказки. Непременно в них Иван-дурак с завидным постоянством обставлял на сто очков всех мудрецов. Это-то постоянство и заставило меня задуматься: а так ли прост мой тезка, русский Иван?

Будучи математиком, то есть человеком скрупулезно логическим, я стал анализировать материал и пришел к выводу: дурковатость Ивана равна его нестандартности, он мыслит иными категориями, которые принимаются за глупость людьми, привыкшими к стереотипам. Это можно сравнить с хакерством, когда команда умных дядечек ставит умную защиту, а мальчишка без намека на растительность, ковыряя в носу, при помощи какого-нибудь финта, не предусмотренного как раз по причине очевидной нелепости, проникает в навороченный банковский сервер и оставляет надпись "здесь был Вася".

Вообще же русский Иван-дурак в качестве феномена нестандартной математической модели заслуживал, по моему мнению, изучения самого тщательного, систематического и разностороннего. Он служил весьма частой темой для дискуссий за пивом у троих неразлей-вода приятелей, студентов матфака МГУ: кубинца Маурисио Иснады по кличке Кувалда, Максима Канталупы, в третьем поколении омосквиченного хохла, и покорного вашего слуги, родом из Перу и по имени, вообразите, Иван Гусман.

Мода была одно время в наших широтах на русские имена. Мой покойный отец только следовал моде. Фамилия Гусман звучит у нас примерно так же, как Иванов в России.

Однако, к моему удивлению, и в России сыскалось немало моих однофамильцев.

Причем в еврейских кругах Москвы эта фамилия встречается даже чаще, чем Иванов.

А поскольку я имею, будучи на три четверти испанцем и на четверть индейцем кечуа, усредненно-южную внешность (средний рост, смуглявость, черные волосы и задумчивый нос), то все со мной не особо близко знакомые таки держали меня за еврея. Русский язык у меня (предмет моей гордости!) не просто хороший, а щеголеватый, не у всякого природного русского такой. На письме давно уже не принимают меня за иностранца. А не истребленный до конца акцент так легко прятать за специфическим выговором, да еще когда вставляешь типичные словечки и фразочки, которых я успел уйму нахвататься от Абрама Моисеевича Штеренгорца, о котором разговор ниже…

А еще я отзываюсь на кличку Абак, и отзываюсь не без удовольствия, поскольку горжусь своей способностью считать без помощи калькулятора.

Забавно я с моим длинным носом и квадратными очками смотрелся в компании ближайших приятелей… Маурисио Иснада чудом остался доучиваться в Москве тогда, когда остальных кубинцев почти поголовно сдернули домой, не дав закончить курса, когда новые русские власти перестали любить Фиделя Кастро. Красавец мулат, метр девяносто два и плечи не про всякую дверь, и сложен как греческий бог. До поступления в университет наш Кувалда работал в цирке, но не силачом, как можно было подумать, исходя из мускулатуры, а акробатом, нижним в номере. Что делает нижний? Стоит, расставив пятки, на арене, и ловит на плечи того, кто называется второй номер, потом на плечи второму закидывается с доски третий, потом четвертый, и последним повисает, как попало (а сколько потов и шишек скрывается за внешней легкостью такого "как попало!") тщедушный клоун в лоскутных штатах.

Роскошная афиша с этой пирамидой все пять лет висела у Маурисио над койкой в общежитии, а теперь, увеличенная до размера метр на полтора, красуется у меня в гостиной.

Вопреки расхожей поговорке "сила есть – ума не надо" вовсе не плохо учился наш Кувалда, и по части нестандартных математических ходов имел свое понятие.

Максим тоже смотрелся импозантно. Внешность имел нордическую – светлоглазый блондин ростом метр восемьдесят девять и мастер спорта по биатлону, юморист и на первый взгляд раздолбай. Пришел учиться Максим лишь тогда, когда понял, что спортивная карьера себя исчерпала. Учился с прохладцей, как многие очень способные люди, и выручала его фантастическая память и склонность к парадоксам – как общефилософским, так и математическим.

На почве любви к парадоксам мы и сошлись, несмотря на то, что оба красавчика учись кусом старше. Но я пришел в студенты великовозрастным и на первом курсе оказался гораздо старше вчерашних школяров. Что поделать, если никто не оплачивал мою учебу, и для того, чтобы окончить курс, я должен был пять лет работать, копя грош к грошу?

Моя карьера началась коридорным в гостинице Майами, в этом самом испаноязычном городе США. Даже без знания языка можно было обойтись на первых порах. Потом-то уж, когда выучил язык (смею заверить, мой английский ничем не хуже моего русского, только за еврея никто не принимал), начал подниматься по карьерной лестнице.

Но поскольку начинал не то что с низов, а вовсе из подвала, с отрицательной величины, так сказать, то, в конце концов, обнаружил, что на учебу в хорошем университете накоплю лишь годам к сорока. Это мне не очень улыбалось. Можно было, конечно, вместо Гарварда учиться в Мичиганском Колледже. Или учиться и работать одновременно…

Но я хорошо помнил, что это за каторга, я так оканчивал лицей в Лиме после смерти отца. А поскольку в это время в Москве подули новые ветры, и стало возможно учиться в первоклассном учебном заведении, не изображая из себя боевика "Сендеро Люминосо", а лишь честно заплатив – я так и сделал. Тем более что за шесть лет, включая первоначальное обучение языку, платить пришлось лишь столько, сколько в Гарварде за год.

Вчерашние школьники в русском университете – основная по количеству, но не самая лучшая часть студентов. Они идут учиться в основном потому, что в спину толкают папа с мамой, учеба им обуза, и поговорить с ним особо не о чем.

Публика постарше кучковалась отдельно. И поскольку рыбак рыбака видит издалека, я скоро оказался в одной компании с этими красавцами. Всем троим было ближе к тридцати, чем к двадцати, все знали, почем фунт лиха, каждый на свой манер, все имели склонность к философскому взгляду на вещи (который, как известно, приходит с годами) и к математическому анализу житейских явлений.

Ах, блажен, кто был студентом! А если не согласен, значит, студентом не был. Ах, сколько пива утекло под философские дискуссии! Сколько было перетискано девчонок под звуки ламбады, необыкновенно популярной в начале девяностых!