Сан-Антонио - Большая Берта

Помните знаменитую картину “Граждане Кале”? Более выразительного изображения покорности не сыскать. В лохмотьях, с веревками на шее, бредут они босые, в кандалах.

Мамаша Пенек — копия сухопарого Юсташа де Сен-Пьера. Я удачно воплощаю Эдуарда III, а Берта вполне сойдет за остальных пятерых граждан. Дамы пришли, чтобы заключить перемирие. Они конфузятся, мнутся. Смотрят смущенно и заискивающе. Им неловко, стыдно.

Метаморфоза произошла благодаря Нини — она им представилась. Принять известного композитора за содержателя притона! Несравненный Жорж Кампари! Волшебник в музыке! Автор удивительной песенки, ставшей гимном поклонников простоты и безыскусности. Ее распевает вся Франции и Квебек в придачу. Цитирую по памяти:

Ангелы и демоны,

И сосед внизу

Вынуждены, бедные,

Ковырять в носу

Пальчиком,

Пальчиком,

Маленьким пальчиком.

Если свербит,

Что кому за дело!

Маленьким пальчиком

Ковыряй смело! [10]

Им все объяснили! Мертвец на террасе. Расследование. Недоразумения по ходу дела, суматоха. Побег девчонки.

Две неразлучные подруги, сподвижницы, китиха и моль, спешат загладить промах, они безмерно щедры в своем раскаянии. Отныне мне дозволено держать их муженьков на работе двадцать четыре часа в сутки. Ни минутки у домашнего очага! Стоит им ступить на порог, как я снова могу требовать козлят на службу. Каким бы я ни был злодеем, но работа превыше всего.

Они призвали в свидетели Матиаса.

Матиас, добрая душа, поддержал их.

Внизу, в гостиной, супруги дали друг другу честное слово. Обменялись клятвами верности! Попросили друг у друга прощения! И совершенно примирились.

Внезапно ситуация изменилась радикально, словно шкурка кролика, вывешенная для просушки. Берта вдруг предстала кровожадной маньячкой. Ей ставили в вину чересчур крутые меры, которые она применила к невинным девушкам, пострадавшим ни за что, они ведь могут и в суд подать.

Удрученная китиха глубоко раскаивалась. Захлебывалась раскаянием! Она вымаливала прощение у тех, у этих, у меня, у всех. Мадам Пино с ханжеской миной цедила выспренные банальности, находя мелочное удовольствие в чужом промахе. “Достоин сожаления, дорогая, тот факт, что вы не в силах себя контролировать. Вы впадаете в прискорбные крайности. Следовало бы проконсультироваться с врачом по поводу состояния вашей нервной системы…”

Берта горестно мычала, словно дойная корова, и пыталась указать на смягчающие обстоятельства. Она обезумела от ревности. Двусмысленность ситуации сбила ее с толку. Как она могла учинить разгром в доме столь благородного господина, как Жорж Кампари, талантливейшего композитора, известного всему миру. А какой он внимательный! Великодушный! Утешает Берту и просит не принимать близко к сердцу случившееся. Она умрет от стыда.

— Я хочу загладить свою вину, — заявила под конец воительница, — мы станем помогать вам, господин комиссар.

— В чем, голубушка? — осведомился я, стараясь не подавать виду, что ее навязчивость весьма некстати.

— В расследовании! — гаркнула бой-баба.

— Простите?

— Мы так решили, я и мадам Пино. Наши мужчины валятся с ног от усталости. Кроме того, после головомойки, которую я им учинила, они на некоторое время вышли из строя. Мой увалень зализывает раны. Цезарь Пино сейчас мало похож на своего древнеримского тезку. Пусть отправляются дрыхнуть, а мы займем их место. Между прочим, я всю жизнь мечтала поучаствовать в расследовании. У женщин такой нюх, что мужчины им в подметки не годятся! Это в них заложено: многие вещи они носом чуют! Короче, вы скоро увидите, на что мы способны. С чего начнем?

“С того, что вы оставите меня в покое!” — чуть было не заорал я. Но вы же меня знаете: я ни при каких обстоятельствах не откажусь от галантного обхождения с дамами.

Вместо того чтобы послать их куда подальше, я попытался деликатно отвертеться от их общества. Мол, наша работа чересчур тяжела для столь деликатных и хрупких созданий. В доказательство привел тот факт, что существуют женщины-судьи, женщины-шоферы такси, но нет женщин-полицейских. Среди уличных регулировщиков, конечно, можно встретить дам, но и они работают исключительно в спокойных кварталах, на перекрестках буржуазных пригородов или рядом с детскими садиками.

Берта меня заткнула.

— Нечего нам лапшу на уши вешать, Сан-Антонио. Мы решили заменить мужчин, и мы их заменим во что бы то ни стало! — И, напрочь позабыв о смирении, она добавила, уперев руки в крутые бедра и выпятив грудь: — Ладно, обычно начинают с покойника, верно?

Пока двое моих помощниц осматривали останки господина Келушика, вернулся Матиас с алебардой. На клинке были вытравлены узоры, а древко украшено резьбой.

— Полный триумф, сынок, ты уже нашел орудие преступления! — возликовал я.

— Нет, — вздохнул филин. — Алебарда, да не та.

— Уверен?

— Абсолютно. Форма клинка не соответствует ране, и к тому же по крайней мере последние триста лет ее ни разу не запачкали кровью. Для очистки совести я отправлю эту штуку в лабораторию, но толку все равно не будет.

— Где ты откопал этот тесак, парень?

— В маленькой лоджии между двумя этажами. Там полно старинного оружия.

— Выходит, алебарду подменили?

— Похоже на то!

Я уважительно погладил пальцем арабески, вытравленные на клинке. В прежние времена людей резали на высоком художественном уровне. Смерти придавали достоинство и красоту. Или же предусмотрительные предки трудились на благо нынешних антикваров?

— Хорошо, Матиас, ты мне больше не нужен.

— Клиента убрать? — спросил опаленный солнцем, указывая на потолок. Я задумался.

— Да, можешь убрать. Воспользуемся темнотой, чтобы не поднимать лишнего шума.

Я пожал его мясистую клешню, и Матиас исчез. Затем я спустился к Нини. Она посасывала огромную сигару во вкусе семейства Берюрье, величиной с лунный модуль! Дым валил, как от паровоза, и пахла она крепче, чем сам город Гавана. Подружки убрались восвояси, и хозяйка предавалась размышлениям о том, что Берю называл “абзацами или странностями судьбы”. От сарказма не осталось и следа. Поздний час лишь усугублял тоску. Ночью все кошки серы и мысли тоже. Впрочем, серые мысли часто оборачиваются черными днями.

Когда я вошел с алебардой в руках, на челе гения отразилось мягкое недоумение.

— А вот и стража! — ухмыльнулась Нини. Я направил острие на прославленную композиторшу.

— И давно в вашем хозяйстве эта зубочистка?

— Пф-ф, многие годы… И даже больше. Это семейная реликвия. Мой папаша коллекционировал такие штучки.

Я вырвал клинок из древка. Намеренно резкий жест был призван расшевелить месье Кампари. Клинок вышел легко: металл и дерево были весьма небрежно подогнаны друг к другу.