Елена Логунова - Спокойно, Маша, я Дубровский!

– Вот зар-раза!

Я с силой хлопнула дверью и с трудом удержалась, чтобы не пнуть мусорную урну.

– Не получилось? – легко расшифровал мою пантомиму Зяма.

– Холера, – огорченно повторила я вместо ответа и скорчила зверскую гримасу в сторону окна, за которым в прохладе кондиционированного кабинета сидела зараза, она же холера, она же бухгалтер девелоперской компании «Жилье» Марьяна Залесская.

Эту противную тетку с носом тукана и глазами аллигатора я люто возненавидела после первой же нашей встречи. Тогда эта тукано-крокодилиха отказалась выплатить мне честно заработанные деньги, на которые я твердо рассчитывала. Настолько твердо, что даже заказала знакомой, живущей в ЮАР и периодически приезжающей на родину предков на побывку, привезти мне оригинальное колечко с аметистом особой африканской огранки. Знакомая не подвела, колечко привезла хорошенькое на загляденье, но мерзкая Марьяна прокатила меня с деньгами, и эксклюзивное украшение уплыло в буквальном смысле в чужие руки. Это было тем более обидно потому, что денежки, зажатые гадкой Марьяной, я отработала с блеском, способным посрамить юарский аметист.

В прошлом месяце мы с братцем Зямой сваяли для «Жилья» роскошный рекламный буклет. Братишка-дизайнер взял на себя художественную часть, а я вдохновенно написала безудержно хвалебный текст, в который задним числом с большим удовольствием внесла бы поправки. В частности, теперь я написала бы название обидевшей меня девелоперской фирмы «Жилье» через букву «у» и с легкостью аргументировала бы необходимость такого изменения. Определенно, Марьяне Залесской гораздо больше пойдет быть бухгалтером фирмы «Жулье»! Сегодня она второй раз продинамила меня с деньгами, ссылаясь на временные финансовые трудности компании.

– Эх, Дюха! – покачал головой Зяма. – Не знаешь ты правильного подхода к казначеям и ключницам, учить тебя еще и учить! Смотри, как это делает мастер!

Братишка одернул на себе модную трикотажную рубашечку, легкой поступью взошел на крыльцо, толкнул дверь с табличкой «ООО „Жилье“ и исчез в прохладном сумрачном холле.

– Мастер-фломастер!

Я презрительно фыркнула, но возможностью поучиться у известного специалиста по охмурению материально ответственных лиц женского пола пренебрегать не стала, с каковой целью переместилась под окно Марьяниного кабинета и прижалась ухом к затемненному стеклу.

Наш Зяма искренне считает себя гениальным дизайнером. Это вполне нормально, ибо самоуверенность и творческие амбиции – наши фамильные черты. Несколько удивляет меня только то, что регулярно находятся не единокровные нам, Кузнецовым, чудаки, которые разделяют Зямино мнение. В результате у великого Казимира Борисовича всегда есть высокооплачиваемые заказы.

Как свободный художник, Зямочка вынужден совмещать творчество с коммерцией, так что в выбивании денег из клиентов он изрядно поднаторел. Правда, дизайнерскими услугами Зямы чаще пользуются состоятельные дамы, а эти ценительницы прекрасного готовы раскошелиться за одну только возможность лишний раз встретиться с моим обольстительным братцем. По не вполне понятным мне причинам, Зяма имеет у женского пола такой сокрушительный успех, который при переносе его на поприще искусства обеспечил бы моему братишке прижизненный памятник и немеркнущую славу в веках.

Впрочем, я сильно сомневалась, что хваленое мужское обаяние поможет Зяме охмурить Марьяну Залесскую. Эта женщина производила впечатление бесполого робота, запрограммированного исключительно на самоотверженное служение бухучету.

– Здра-авствуйте, Марьяночка Игоревна! – бархатным голосом напел Зяма, внедряясь в кабинет моей врагини.

– Здравствуйте, Казимир Борисович, – сухо приветствовала его бухгалтерша.

Мне стало ясно, что Зямины мужские чары на Марьяну не действуют. Он, очевидно, тоже это понял и мгновенно сменил тактику, добавив в бархатный голос искренней озабоченности:

– Надеюсь, давешнее падение монгольского тугрика не подорвало финансовую крепость вашей компании?

– Вот шельмец! – с завистливым восхищением прошептала я.

Финансовая крепость родной компании волновала госпожу Залесскую гораздо больше, чем все казановы и донжуаны мира, вместе взятые. Упоминание неустойчивого монгольского тугрика в связи с финансивыми делами фирмы повергло бухгалтершу в растерянность.

– Н-нет, не сказалось, – пробормотала она, встревоженно хмурясь.

В программе бухгалтерского робота случился сбой, и Зяма немедленно этим воспользовался.

– Я очень рад! – заявил он. – Собственно, я и не сомневался в надежности вашей фирмы. Конечно, трагическое обрушение тугрика не могло повлечь за собой финансовые проблемы ООО «Жилье». Ну-с, раз так, я готов получить свой гонорар!

Зяма потер ладони и с подкупающим простодушием уставился на Марьяну. Она открыла рот и через пару секунд закрыла его, так ничего и не сказав. Со смешанным чувством досады и восхищения я увидела, что бухгалтерша потянулась к сейфу.

– Спиши слова! – велела я сама себе и полезла в сумку за блокнотом и ручкой.

Едва я успела зафиксировать чудодейственную фразу про трагическое падение тугрика, на крылечко вышел Зяма. Он победно улыбался и потрясал в воздухе денежными купюрами, которые для пущего моего раздражения развернул пышным веером.

– Видала? – обмахнувшись гонораром, торжествующе спросил братец. – Учись, пока я жив!

– Одолжи на два дня пару тысяч, – хмуро попросила я. – Мне Бронич послезавтра зарплату обещал.

Бронич, или Михаил Брониславович Савицкий – это мой шеф, директор рекламного агентства «МБС». Он отличный мужик, только малость жадноват, так что с него станется задержать обещанную зарплату на денек-другой. Собственно, именно в расчете на послезавтрашнюю встречу с Броничем я списала Зямино заклинание про шаткий тугрик. Авось пригодится.

– Одолжу, но с одним условием, – на удивление легко согласился братец. – Ты отправишься на кладбище!

Я вскинула брови: Зямины слова меня неприятно удивили. Нет, я понимаю, конечно, долги выбивать надо, но не так же жестко! За пару тысяч загонять в могилу единственную родную сестру?! Такого я от братишки не ожидала.

– Понимаешь, долг чести обязывает меня появиться на похоронах, но я никак не могу пойти туда один, – невнятно объяснил Зяма.

Похороны никогда прежде не казались мне церемонией, в которой категорически недопустимо участие одиноких граждан. Я сказала об этом Зяме, и братец опустил глазки, как застенчивая девица, а его лицо на участках, свободных от затейливо пробритой щетины, покрылось трогательным румянцем.