Галина Гордиенко - Жизнь в полосочку

Может, снимок остался дома? Отнесло сквозняком в сторону, под диван, допустим, или под батарею. Тамара не заметила. Лешка о нем тоже не говорил, если вообще видел.

Нет, очень интересно, про какой снимок Баймуратов толкует. Спросить? Не-а, не скажет. Все, что хотел, уже сообщил — девять на двенадцать, цветной и глянцевый. Будто сейчас делают черно-белые. Остряк.

А если она выронила его по дороге? Ну, пока рвалась выяснять отношения с игровыми автоматами. Тогда его давно на свалку с другим мусором вывезли. Или сожгли.

Кстати, почему Баймуратов на дискету даже не смотрит? Хочет сделать вид, что не имеет к ней отношения? Намекает таким образом — она предназначена именно ей, Тамаре? Или оставил на столе, чтобы передать сразу клиенту, раз так и не отдал в прошлый раз…

Тамара робко кашлянула, пытаясь привлечь внимание, и подтолкнула пальцем дискету поближе к Баймуратову.

—Вы про нее забыли.

Марат откинулся на спинку кресла и хмуро буркнул:

—Не моя.

Тамара разочарованно вздохнула: вот и раскрыла тайну двух строчек! Специально тащилась в это дурацкое казино. Машку впутала. Вырядилась настоящим пугалом, теперь на знакомых бы не наткнуться, если они ее узнают — катастрофа.

Впрочем… Может, Баймуратов боится, что его будут шантажировать? Ну, если сам шантажист…

Тамара упрямо сказала:

—Она была в пакетике. Для вас.

Марат смотрел равнодушно, в темных глазах ничто не дрогнуло. Они напоминали свежий асфальт, разве что давно остывший. Тамару в дрожь бросало от его стылого взгляда.

Она нервно зевнула, но Марат уже смотрел на огонь. И пузатая рюмка тонкого стекла опять грелась в широкой ладони.

Тамара искоса рассматривала своего нечаянного знакомого и думала — не дай бог с таким связаться. В землю зароет. По уши. Или глубже.

А ведь внешне приятный мужик. Даже симпатичный. Вернее, красивый. Лицо почти классическое. Смуглое, жестких очертаний. Слегка раздвоенный подбородок, тонкий нос с хищно вырезанными ноздрями, тяжелые веки, густые темные волосы с легкой сединой на висках, сильные руки с тонкими длинными пальцами хирурга или музыканта…

Да уж — музыканта! А если убийцы?

Тамара взволнованно завозилась в своем кресле, пытаясь обратить на себя внимание, но Марат все так же смотрел на пылающий в камине огонь и покачивал в руке рюмку. Лицо его казалось хмурым, брови почти сошлись в одну ломаную линию, он о чем-то напряженно думал.

Тамара встала с кресла — никакого эффекта. Спина в темно-сером пиджаке даже не дрогнула.

Он что, забыл о ней?

Тамара топнула, едва не упала и разозлилась: нет, ей что, больше всех нужно?! Баймуратов считает — она будет сидеть перед ним овца овцой и ждать, пока ее соизволят заметить? Удостоят, так сказать…

Топнуть еще раз Тамара не рискнула. Бросила гневный взгляд на застывшего у камина Марата и развернулась. Процокала на своих жутких каблучках до азартной Машки, упала на подлокотник ее кресла и бесшабашно крикнула, бросая крупье позаимствованную у кого-то из игроков фишку:

—На тринадцать!

А когда через пару минут оглянулась, Марата в комнате не было. Как и дискеты на столике у камина. Смятые визитки остались в пепельнице, рюмка с недопитым коньяком стояла рядом, как и небольшая плоская бутылка, а вот дискета… Дискета исчезла!

Интересно, что это означает?

ГЛАВА 9

Вначале Тамара проводила Машу. До подъезда. Только вот попрощаться не удалось. Довольная собой Епифанцева — все денежки рыжего изувера спустила, счастье-то!— вдруг оскорбилась. Пожелала быть взаимно вежливой — али мы не интеллигенты?!— и рвалась проводить Тамару.

Противостоять ей Тамара не сумела и теперь пожинала плоды. Машка шла и вовсю горланила известные ей песни. А Тамара проклинала слабость собственного характера.

Песен Машка знала много. Только пела их не целиком, а куплетами. И путала мелодии. При этом хохотала, обнимала Тамару за плечи и орала во всю глотку:

—Ассорти, поняла, нет, мышь серая?

Часы показывали третий час ночи, но Тамаре впервые в жизни не было страшно на череповецких улицах. Нет, когда они с Машкой избавились от многочисленных поклонников и вывалились из казино в ночь, она боялась. Тем более, вредная Машка наотрез отказалась от такси. Заявила — ей нужно проветриться. И Тамаре тоже.

Спорить было бесполезно. Тамара и не спорила. Сегодня шампанское дегустировала Машка! И не только шампанское, если уж честно. Зато теперь Машке море по колено. Или даже по щиколотку.

Уже минут через пять стало понятно: боялись Машку. Все. Редкие прохожие бросались в стороны и жались к стенам. Счастливчики ныряли в подворотни. Бродячие псы выли и спасались бегством. Притормозившие было водители рвали с места на третьей скорости.

Машка же разудало выкрикивала свои куплеты, время от времени пускалась посреди тротуара чуть ли не вприсядку, и черт ей был не брат.

У Тамариного подъезда они расставались долго и трудно. Машка перемежала свои куплеты объяснениями в любви и дружбе. Страстно кляла мужскую половину человечества, обвиняя ее во всех смертных грехах. Особенно доставалось «таракану рыжему», чтоб его в Москве на всех углах тормозили, чтоб ему кто из дружков на мобильный звякнул и наябедничал — неужели ее, Машку, ни один гад в том казино не засек и она зря старалась?!

Тамара то объявлялась серой мышью, то получала амнистию, и Машка неохотно признавала — временами она похожа на человека. Только временами! И благодаря ее, Машиным, героическим усилиям.

Последнее без конца подчеркивалось.

Смертельно уставшая Тамара со всем соглашалась. Наверное, зря. Машку почему-то это не устраивало. Она ругала Тамару за бесхребетность и неумение дать сдачи. Пусть ей, Машке. Потом — за неумение окрутить белобрысого.

Что Тамара за баба такая, если Лешка у нее до сих пор не на веревочке?! Телок телком, смотреть не на что, интеллигент вшивый, наверняка очкарик, разве нет?

Тамара кивала словно китайский болванчик и тоскливо косилась на свои окна. Машка прыгала вокруг и требовала признания — ее ни один мужик не стоит. Даже самый-самый…

Тут Машка сдвигала брови и жалостливо сопела — не хватало слов. Тамара торопливо все признавала. Машка мрачнела — ей хотелось буянить.

Наконец Тамара не выдержала и зевнула. Широко, звучно, едва челюсть не вывернула. Маша смертельно обиделась и действительно стала прощаться. Обозвав Тамару бесчувственной чуркой, серой мышью и тряпкой. Линялой.

Потом Маша почти побежала к проспекту Победы, а Тамара затравленно смотрела вслед. И жалела, что не зевнула раньше. Хотелось ведь.

***

На свой второй этаж Тамара поднималась с трудом, ноги подкашивались, а проклятые каблуки так и норовили подвернуться. Глаза слипались, голова то и дело падала на грудь. Тамара предвкушала, как рухнет сейчас в постель, и сладко жмурилась. Если бы хватило сил, она бы воскликнула: «Весь мир за подушку!»