Людмила Варенова - Шайка светских дам

Но так страшно было обидеть маму, увидеть ее слезы. Мамочка, родная, золотая, самая любимая!

Тамара слишком поздно все узнала — ребенок привязался к Сергею со всей беззаветностью настрадавшейся безотцовщины.

— Господи! Я виновата, я преступница, воровка, дрянь. Но пожалей ребёнка! Моя месть бумерангом ударила по сыну. Спаси его, отведи удар! Что теперь будет?

Толик сначала испуганно отпирался, что видится с отцом, а потом заплакал так горько, что она сама крепко обняла его и стала шептать на ушко:

— Ничего, малыш! Это ничего! Это не страшно! Я не сержусь.

Но она знала, что на самом деле это было очень даже страшно. Следствие о взрыве камаринского «Мерседеса» шло полным ходом. «Значит, я в круге если не подозреваемых, то тех, кто просто имел дело с Сергеем», — думала Тамара. Ещё один такой круг, и всё будет кончено. И он есть, этот круг — чертово казино! Но останавливать дело Ледянникова было поздно. Слишком мощный механизм они четверо уже запустили в действие. Слишком много людей, не ведая о том, уже включились в игру.

С Сергеем она была холодна и деловита.

— Хорошо! Можешь видеться с сыном, когда тебе приспичит. Тем более что по закону действительно имеешь на это право. Кстати, о законе! Если намереваешься доказывать свое отцовство, не забудь об алиментах. После признания я смогу взыскать их с тебя за все девять лет Толькиной жизни.

— Тома, я действительно теперь другой человек. Я не богат, ты знаешь.

«Ещё как знаю», — Тамара едва не расхохоталась в это надутое пафосом собственной порядочности лицо.

— Но я с радостью готов отдать вам с сыном все, что у меня есть!

— Нам? Ну, на меня не рассчитывай, тут тебе никакая экспертиза не поможет. С Мариной ли ты живешь, с другой ли бабой, с мужиком, с чёртом, с хомячком — это мне без разницы. Наши с тобой дорожки никогда вместе не сойдутся. Тут тебе совершенно ловить нечего. Так что времени не теряй. Аминь!

И опять она от него уходила, прямая, отчужденная. Необходимая.

— Ё-моё! — тихо произносил озадаченный Юра Малышев в очередной раз.

Похоже, Сергей точно по-серьёзному навострил лыжи к своей толстушке. Что бы это могло значить и как обернется в будущем? И что Мариночка? Окончательно смирилась с предстоящим бегством супруга? Хотя пока всё в семействе Камариных выглядело мирно и благопристойно.

Он и сам не мог бы себе объяснить, что с ним происходит. Так что даже это и к лучшему, что генерал Камарин абсолютно не привык копаться в душевных порывах. Он точно знал, что по-прежнему любит Марину. Очень любит. Волнуется за нее. И в то же время уверенно чувствовал — здесь все у него кончено. А будет только там. Лучшее, что он может сделать для любимой жены, — навсегда уйти из её жизни.

Тамара очень изменилась, но когда он тайком наблюдал за ней из своей новой машины — подержанной «девятки», как она ведет сына из школы, это была прежняя Тамара. Бесконечно любящая. Единственная женщина в его жизни, о которой он сожалел все эти годы. Как жаль, что это не одна, а две замечательные бабы, такие разные, такие чуждые друг другу. Как жаль, что нельзя, чтобы остались и Марина, и Тамара. Томка тогда даже говорить с ним не захотела, после его женитьбы. Маринка другая, она бы пораскинула умненькой головкой, поскандалила, но осталась бы. Хотя всегда была бы настороже — вдруг подвернется мужик повыгоднее. Только ведь и замужем за ним она не упускала этих самых шансов. Наверное, у нее замаячил теперь кто-то очень серьезный, раз захотела по-быстрому сделаться генеральской вдовой.

Не то он тогда сделал, не то! Пошел на поводу у собственного поганого нутра. С детства грел душу этот холодок от тайком сделанной пакости. Томка, Томка… И сын. Странно. Ведь у них с Роксаной тоже были дети, а вот словно и не было. Всё для них сделал, хотя Роксанкин муж мог бы это и без генеральских грошей, но бывшая жена пошла на принцип — обязан, плати за все. Тоже, как и он, всегда любила гадить людям. Даже подругам. Что они за порода такая — он, Марина, Роксана, Роксанкина родня?

А Томка тогда имела полное право разбиться в лепешку и смешать его с грязью. Но ничего не предприняла. Сама же нахлебалась досыта. Не гадал, знал. Всегда знал, как она живет, сволочь в лампасах! Мог ведь помочь, мог! В одной системе работали, через приятелей мог словечко замолвить, но даже пальцем не пошевелил. Даже когда ее как мать-одиночку со свету сживали. Как же, в военном подразделении такое безобразие! Домостроевцы хреновы! У каждого на стороне по десятку детишек, а поди ж ты, на беззащитную бабу ополчились, вояки. Не на него, козла, на нее. А он все знал, знал! И просто ждал, чем кончится. И еще подленько верил, сломается Томка, прибежит за помощью. Но помощь ей пришла тогда совсем неожиданно. На должность юриста приняли молоденькую девку. И та, соплячка, не испугалась генеральских громов и молний.

— Под суд пойдёте! — отчеканила в лицо самому начальнику штаба. — За нарушение статьи такой-то, такой-то и такой-то, такого-то кодекса.

И отстали все от Томки так же разом, как и навалились. Трусы и пакостники. Такие же, как он сам. Только долго она ещё билась в нищете и голодухе. И ведь и тогда мог ей помочь. У него бы, конечно, гордячка денег не взяла, но надо было просто договориться с одной из ее подружек. Да с той же железной девкой-юристом. Уж как-нибудь обманули бы гордячку.

Он с Мариной и её сыном ездил отдыхать на юг. Потом, когда сняли секретность, возил их в Турцию, на Кипр, в Испанию. А Толька болел страшно, месяцами. Каким чудом Томка выходила, вытащила его? Да, все верно, теперь он им не нужен. Они ему нужны. Всё, как тогда, десять лет назад, когда она грудью кидалась бороться с его, Сергея, проблемами и ничего не просила для себя. И он отплатил. Всегда думал — сломается, придёт. И всё будет отлично. А теперь вот хоть сам ползи на брюхе, как нашкодивший пёс, скули, виляй хвостиком. И самое страшное — она ведь оттает, поверит, примет, потому что это Тома. Она по-другому не сможет. Да и Толька тянется. Сможет ли он больше никогда не причинить им боли? Вытерпит ли подлая натура? Господи, никогда не думал, что стыд может так жечь нутро…

— Вот гад! Десять лет ни слуху ни духу, и вдруг на тебе — бери меня, драгоценненького, сажай опять на закорки урода, — от возмущения лицо Аллы шло алыми пятнами.

— Да подожди ты тарахтеть, мужененавистница! — Сима даже ножкой топнула. Хорошенькой ножкой в хорошенькой туфельке из какой-то необыкновенной кожи. — Пусть Тома сама разберется. Может быть, еще не все угасло…

— Да нет, убогие, всё. Угасло, потухло и дождичком полито. Не в чувствах дело, — вяло отбивалась Тамара.

Но Сима была непреклонна:

— А я говорю, подожди сгоряча рубить. Девочки, вы просто не знаете, что на свете есть такая гадость, как смерть, а есть все остальное. И вот это остальное, когда теряешь навсегда, оказывается совершенно неважным. Все можно исправить, кроме смерти. Тома, ты представь себе, что Сергей умер, и тогда поймёшь, как тебе сейчас поступить.