Людмила Варенова - Шайка светских дам

— Знаешь, Алла пропала.

— Как?!

— Ну не совсем. По ночам она дома, к телефону подходит, а вот днями где-то пропадает.

— Не где-то, а как пить дать, своего Волынова пасёт.

— Может быть. Ох, Томка, чует моё сердце, и эта допасется, как мы с тобой. Пастушки хреновы!

— Хорошо, хоть с Алибабаевной хлопот никаких. Залезет в свою щелку и сидит, как таракашечка. И не гложет её мечта об отмщении мужикам за поруганную молодость.

Время — вещь абсолютная. Хотя, когда солнце так слепит и хочется пить, секунда кажется вечностью. Секунда — это много. Слишком много. Нужны доли секунды. Если руки партнера в заданную долю секунды не придут в заданную точку пространства — партнерша упадет.

Она все поняла. Потому что там, под куполом, секунда — это тоже целая вечность. Целую вечность он смотрел в ее глаза, после того как предал её. Она все поняла и не стала бороться. Падала обреченно, не пытаясь сгруппироваться, хотя случались и прежде падения. А может — оцепенела от его предательства. Вывих — вот максимум, что могло с ней случиться. Ерунда, легкая травма. Пропустить несколько, всего несколько выступлений, вот что требовалось. Но её лонжа — прозрачный страховочный трос — оказалась незакрепленной, и когда Ирка начала падать, лонжа не натянулась, а свободно заскользила вслед за нею. Глухой удар. Маленькое переломанное тело лежало внизу, словно игрушечное. Почему-то подумал — насмерть. Спустился и сел на барьер. Над Иркой все столпились, а он не подошел. Вот сейчас кто-то первый крикнет:

— Убийца!

Нет, никто не закричал. Не видели? Да, глаз его снизу было не видно. Глаза видела только она. Для всех остальных он просто опоздал на долю секунды. Ему дали выпить какое-то вонючее лекарство, чтобы успокоился. Выпил. Кто-то обнял его, сочувствуя. Кто-то сказал:

— Помогите ему. Он же в шоке.

В шоке? Да, он в шоке! Отличное слово — шок! Можно ничего не говорить и не объяснять.

Что так долго копается врач? Ирка жива? Как же это возможно? Что теперь будет? С кем, с кем? С ним! Она очнется и скажет:

— Это он сделал!

Что они там говорят? Позвоночник? Сломан позвоночник? Как же она теперь, она же больше не сможет работать. Ничего не сможет…

Её сравнивали с великой балериной Галиной Улановой. В ней действительно что-то этакое было. Она тоже казалась невесомой, бесплотной и трогательной, когда летала под куполами цирков всего мира. Маленький бесстрашный ангел — так о ней говорили и писали. О том, что ангел разбился, почти никто тогда так и не узнал. Просто тогда было не принято писать о неприятностях. Только о победах и достижениях эпохи развитого социализма.

Как странно: так слепит солнце и так холодно, почему? Или это вовсе не солнце?

Солнце оказалось баллоном капельницы, отразившим слепящий свет ламп. Привычная мерзость существования. Привычная мысль — опять допился до реанимации. Привычное сожаление — врачи опять спасли. Привычный озноб и мучительная жажда, и слабость. Привычная тупая боль под ребром. И такое же привычное осознание свершившегося: Ирка разбилась. Ах да, это случилось уже очень давно, больше двадцати лет назад.

С Татьяной, первой женой, ради которой и предал Ирку, работал совсем недолго. Богиня на земле и в постели, бревно в воздухе. Сколько раз был женат потом? А черт его знает.

Ирка на земле была смешная. Угловатая дикарка. Стеснялась его. И любила. От влюбленности этой глупой, неумелой еще более казалась жалкой. Раздражала. А в воздухе менялась неузнаваемо. Если б можно было акробатам не спускаться на землю… Там, наверху, нет места ничему ненастоящему. Два человека — одно сердце. За ненастоящее плата — вот эти уходящие в черноту все понявшие глаза и бесконечно скользящая лонжа.

Ушёл из цирка, не дожидаясь пенсии. Вернее, ушли. Не ждать же им было, пока, допившись, разобьется в хлам. Сам разобьется — с партнершами работать отказался, когда понял, что второй Ирки нет и быть не может. Первым открыл магазин дорогого импортного спортинвентаря. Сам не ожидал, что дело пойдет так успешно. Потом ещё открывал точки. Деньги. Не так-то трудно оказалось их заработать. Менялись жены, рождались дети.

Советская пропаганда запрещала писать о несчастьях. Примерно в то же самое время восходящая звезда экрана, упав с лошади, стала инвалидом — о ней тоже постарались как можно скорее забыть. А теперь два фильма с ее участием стали классикой, один даже получил «Оскара». Вот такая была идеология. Зато еще была жива советская медицина. Если и не лучшая в мире, то очень неплохая. В больничной палате Ирка лежала крохотная, терпеливая, храбрая. Врачи, еще по-советски ответственные и бескорыстные, твердили радостно:

— Повезло! Ходить будете! Обещаем!

— И выступать?

— А вот это — извините, нет!

Внизу на арене в тот день стояли какие-то качели. Все, что ей нужно было сделать, это сгруппироваться. Она же умела это делать! Она могла даже прийти на ноги, и тогда вообще бы ничего не было. Ну, лодыжку бы подвернула, на худой конец! Но она не стала бороться или не смогла. Падала спиной, глядя в его глаза.

Его никто ни в чем не винил. Бывает. Такая профессия. Она тоже так говорила. А доктора не обманули — поставили ее на ноги. О том, что Ирка возвращается в труппу работать в качестве администратора, узнал от кого-то заранее. Бесился, устраивал безобразные истерики. Паниковал. И она не вернулась. Исчезла навсегда. Из-за чего пил? Странный вопрос.

Какие мерзкие визгливые голоса у этих врачих! Как отвратительно ноет под ребром, неужели нельзя дать ему обезболивающее? И как отвратительно воняют цветы на тумбочке. Как объяснить этим дурам, что он не выносит букетов. Потому что букеты — это Ирка. Её заваливали цветами, и его тоже, едва их ноги касались земли. Да прекратите же этот кошмар, эту пытку!

Как он очутился в больнице? Наверное, очередная женушка побеспокоилась… Чёрт, он даже не может вспомнить, как её зовут. Допился. Жаль, что не до конца. А может, кто-то из детей заехал не вовремя проведать папашу? Не повезло ребятишкам с папкой.

Внезапно тело больного выгнулось на постели дугой в мучительной судороге.

— Господи, да сделай же что-нибудь!!!!

— Родных у меня нет, так что правду, доктор, вам придется сказать мне.

— Ну, родных-то у вас, положим, много, голубчик мой! Если б вы знали, как они меня одолели за время вашего приступа! Правду, голубчик, скрывать мне от вас бессмысленно. Все равно ведь узнаете. Так что извольте.

— Рак?

— Он самый, голубчик. Он самый. К сожалению, уже абсолютно неоперабельный. Так что… Конечно, обезболивание мы вам обеспечим максимальное, но… В общем, времени у вас, друг мой, практически не осталось. Чему вы так улыбаетесь?