Малколм Прайс - Аберистуит, любовь моя

– Ты переспал с Бьянкой. Я разинул рот.

– Не пытайся отпираться – она мне все рассказала.

– Я не пытаюсь отпираться, я просто ошарашен.

– Ты что думаешь – мы друг с другом не разговариваем или как?

– Мивануи!

– Нет, это надо же – из всех телок… ты заваливаешься в постель с моей лучшей подругой и думаешь, она мне ничего не расскажет?

– Но Мивануи! – вновь возопил я.

– С моей лучшей подругой, Луи! Лучшей подругой! Да уж, подружка хоть куда! – заорал я.

А это еще что значит?!

Понятия не имею, мать-его, ты ведь сама сказала мне это сделать, Мивануи!

– Я… – Теперь пришел ее черед с отвисшей челюстью вытаращиться на меня.

– В клубе, помнишь?

– Но я же не имела это в виду! – заверещала она и, возмущенно всплеснув руками, развернулась и затопотала вниз по лестнице. Ее последние слова, брошенные через плечо, были: – Нет, ну как можно быть таким тупицей!

Я остолбенело таращился на дверь. Вошла Амба.

– Надо ее отшлепать, босс.

– Не начинай, – предупредил я.

– Я не начинаю, я просто констатирую. Она из тебя веревки вьет.

– Тебя не касается.

– Как раз-таки касается.

– Да неужели?

– Да. Во-первых, ты – мой друг, и мне не нравится смотреть, как о тебя вытирают ноги; во-вторых, подобные вещи могут сказаться на твоей профессиональной эффективности; и в-третьих, это влияет на чистый итог.

– О чем ты?

– Я ослышалась, или ты не собираешься выставлять ей счет за услуги и расходы?

– Это не твое дело.

Он подхватила свой школьный рюкзачок и невозмутимо произнесла:

– Как скажешь, только подметки – не бесплатные. Второе правило частного сыщика.

Не успела она выскочить за дверь, как я поднял трубку телефона и связался с Мейрионом. После обычного обмена любезностями я спросил, слыхал ли он что-нибудь про Иоло. Он, само собой, слыхал. Он слыхал все – только не мог это публиковать.

– Большинство повреждений, кажется, получено в результате падения с утеса, – сказал он.

– Большинство?

– Ну, не все они похожи на раны от падения с утеса.

– А на что они похожи?

– Больше всего – на отверстия, оставленные шляпными булавками.

Я вздохнул.

– Еще что-нибудь?

– Да, кое-что очень странное. Кто-то на мостовой перед жилым комплексом в Аберайроне сделал граффити… кровью.

– Кровью?

– Кровью пострадавшего.

Я нахмурился и затаил дыхание. Мейрион явно припас и другие сюрпризы.

– Я, конечно, не эксперт, – хохотнул он, – но, судя по всему, есть два способа это сделать.

– Не томи.

– Или какой-то идиот пошел к подножию скалы и собрал кровь Иоло. Или Иоло написал это сам.

– Каким образом, он ведь был мертв?

– Ага! – хохотнул Мейрион. – Только ведь это зависит от того, когда он это написал, не так ли?

– Так, Мейрион, я знаю – у тебя есть версия. Выкладывай.

– Если бы ты меня спросил, я бы ответил, что убили его перед жилым комплексом и граффити он написал сам. Окунул палец в собственную кровь и с предсмертной силой стал возить им по асфальту. Затем убийца утащил его на скалу и скинул вниз, чтобы все представить несчастном случаем. Но поскольку было темно, никто не увидел крови до утра.

Я кожей чувствовал, как он сияет на другом конце провода. Он явно был прав.

– Так и что же там написано?

– Два слова. «Рио-Кайриоп».

На следующий день мы с Амбой ехали в Музей, а у меня в голове блуждали последние слова Иоло Дэвиса. Не для меня ли он это написал? Должно быть. «Рио-Кайриог». Знаменитая битва Патагонской войны. Имя, некогда начертанное на карте кровью целого поколения, а ныне выведенное кровью музейного смотрителя на тротуарах Аберайрона. Тема сочинения Мозгли? Та, из-за которой он погиб? Паркуясь под сенью бомбардировщика «ланкастер», я прокручивал в мыслях историю Рио-Кайриог. Она достаточно хорошо известна. Несколько месяцев подряд в 1961 году Первый экспедиционный корпус нес невосполнимые потери в предгорьях Сьерра-Махинллет. Снайперы, провокации, засады невидимого врага день за днем косили наши ряды. И тут произошел знаменитый налет. В часы «роллекс» умельцы из Лланелли засадили радиомаячок. Часы были умышленно проиграны в карты одному из бандитов в задней комнате трактира. И когда бандит взял их домой, на свою базу, за ним последовал бомбардировщик «ланкастер». Но почему это заинтересовало Мозгли? В чем тут связь с Кантрев-и-Гуаэлодом? Мы выбрались из машины и поднялись по ступенькам в фойе, украшенному позолоченными херувимами и алебастровыми колоннами. Компания «Паровая Железная дорога „Олово и Свинец Чертова Моста“» строила, с уверенностью глядя в будущее, – чего уже давным-давно не делают в наше время. Великолепие портили унылые муниципальные указатели: «Комбинаций и Корсетов»; «Двухголовые Кабанчики и другие Курьезы»; «Кистеперые».

В фойе красовалась еще одно достижение прошлого. Кабинка для фотографирования на паспорта, созданная все теми же искусниками из отдела специальных операций Технического Колледжа Лланелли. Единственная в мире микроточечная фотокабинка – она выдавала ваш портрет размером с ягодку смородины. Чтобы его разглядеть, нужно было купить специальный диаскоп в сувенирной лавке. Почти вся микроточечная технология, воспетая в бесчисленных шпионских фильмах, была разработана во время Патагонской войны. В Буэнос-Айресе организовали ветеринарную клинику, через которую военная разведка вывозила сжатые до микроточек сведения под видом глазных пластырей для амблиопичных хомячков. В детстве мы своими рисунками на эту тему, как «горошком», уделали стену кабинета рисования. Амба подбежала к кабинке и скользнула за оранжевую занавеску. Я терпеливо ждал вспышки, праздно любопытствуя, какие – без сомнения, непристойные – жесты продемонстрирует она камере.

Наверху, в главной галерее две сверхувеличенные черно-белые фотографии заполняли целую стену морем зернистой серости. Одна из фотографий изображала, как два бомбардировщика «ланкастер» вылетают с аэродрома Милфорд-Хейвен под общее ликование толпы. На другом снимке пять авиаторов стояли полукругом перед каким-то богом забытым южноамериканским трактиром, попивали текилу и дурачились. Все они были молодые, кровь с молоком, и хохотали в объектив с таким задором, что становилось ясно – снимок сделан в самом начале конфликта. Это был экипаж, бомбивший Рио-Кайриог. Лавспун, Дай Торт-Кидай и учитель физкультуры Ирод Дженкинс с еще молодой трещиной рта. Триумвират нынешних сильных мира сего в Аберистуите. Не разнюхал ли Мозгли про них такое, от чего могли потускнеть их знаменитые медали? Какой-то неудобный моментик, от которого трещина улыбки исчезла бы с лица Ирода? Черно-белые улыбки не выдавали своих тайн.