Максим Кантор - Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.

— Что, простите, сделает?

— Сику налимонит! — Это выражение я подхватил у одного блатаря.

— Интересное выражение. — Татарников покашлял. Он не одобрял грубостей в речи. — Да, яркое, хлесткое выражение. Однако к делу. Знаете, почему в Лондоне камины запретили? — Татарникову было безразлично, во сколько мне обойдется этот разговор. — Не знаете? А могли бы поинтересоваться. Потому, голубчик, запретили камины, что в Лондоне климат морской и погода сырая. Дожди, голубчик. Знаете ли вы, что такое английский смог? Это знаменитый непроглядный туман, в котором терялись и гибли люди. Возникал этот туман оттого, что дым каминов попадал во влажную атмосферу, и дождь в сочетании с дымом создавал этот особый эффект. Помните смерть архитектора Боссини? Вы читали «Сагу о Форсайтах»?

— При чем здесь «Сага о Форсайтах»?

— А при том, мой милый, что русские, приезжая в Лондон, спасаются от бесправия отечества — но сами правил не соблюдают. Русские богачи топили в тот день камины, не так ли? Проверьте, какая была погода. Убежден, что дождь. В районе русских вилл возник эффект смога, забытый уже в Лондоне. Полковник потерялся в тумане и упал в канализацию — вот и все.

— Потерялся в тумане?

— Затопили камины и утопили полковника, простите старику плоский каламбур. У вас выражения более хлесткие.

— А водолаз?

— Помилуйте, кто же сумеет в канализации просидеть три месяца? Даже КГБ не все может.

— Попал в туман — и погиб? Значит, не было никакого русского произвола?

— Как раз именно русский произвол полковника и сгубил. Если бы русские борцы за свободу миллиардеров соблюдали законы — то и смога бы не случилось.

— Просто потерялся? Вроде как мы в Пимлико — только там даже и тумана не было. — Я даже не знал, что сказать, таким простым показалось мне это решение.

И почему-то стало обидно за человека в маске. Оказывается, врал он.

— Сергей Ильич, — сказал я. — Допустим, с полковником вы правы. А скажите, как вы нас до отеля-то довели по телефону?

— Совсем просто. Человек обычно поворачивает направо, когда гуляет в незнакомом городе. Я предложил повернуть налево.

Все делалось до обидного ясным. И в газету писать не о чем. И про Ивана Ивановича рассказывать не надо. И пресс-конференция Курбатского — пшик один. И район Пимлико — гадость. И Англия — скучная страна, с колоннами как сардельки. Как-то заурядно все, серо в этой жизни.

— Как у вас все просто выходит, Сергей Ильич. Никаких загадок. А мы-то уж подумали, что у вас система слежения на кухне работает.

Далеко на московской кухне засмеялся Татарников своим дребезжащим смехом.

— Ну что вы, голубчик, какая у меня система!

Наши беседы с Татарниковым стали со временем походить на учебные занятия. Класс, то есть кухня в квартире у историка, был крохотный, но учеников собиралось достаточно. Сначала ходил только я, потом ко мне присоединился следователь Чухонцев, а потом в нашу компанию вошла и моя ненаглядная Оксана Коваленкова, редактор культурного отдела моей газеты. Мы смирно сидели за кухонным столом, преданно слушали поучения Сергея Ильича, и все это сильно смахивало на урок в школе — с той только разницей, что ученики были великовозрастные, а учитель то и дело прикладывался к бутылке. Татарников вполне вошел в роль учителя, сделался требователен и ворчлив, и если я не являлся за советом в течение двух недель, обижался и делал мне при встрече выговор.

— Что же, — язвительно спрашивал Татарников, — сами до всего додумались?

— Да что вы, Сергей Ильич, — оправдывался я, — где уж нам додуматься! Просто не происходит ничего интересного.

— Неужели никого за две недели не ограбили? — спрашивал придирчиво Татарников.

— Как это не ограбили! Ограбили, конечно! Еще как ограбили! Но это ж весь русский народ в целом ограбили — а персонально никто не жалуется.

— Досадно, — морщился Сергей Ильич. — Могли бы и пожаловаться. Этому вашему следователю пусть жалуются.

Сергей Ильич великолепно знал Гену Чухонцева, однако всякий раз демонстрировал, что род деятельности Гены — сыскная работа — ему несколько претит. Гену он допускал до уроков на кухне только в том случае, если тот являлся со мной.

— И что же, ваш следователь, этот Гена, не может вам подбросить никакого любопытного дела?

Учитель смотрел строго. Моих родителей Татарников в школу еще не вызывал, но к тому шло.

Я оправдывался как мог.

— Ну, например, идет криминальная война. Группировка Лени Буравчика конфликтует с группировкой Вовчика Кислого. За каждой стоят заинтересованные сенаторы. Делят сферы влияния в городе, все как обычно. Точечная застройка, казино, гостиницы, паркинги. Миллиарды крутятся.

— Это скучно, — сказал Татарников про воровские миллиарды. — Вы уж, голубчик, отыщите чтонибудь позанятнее.

Сказал он мне так в то утро, а я ответил:

— Если будет глобальный вопрос, я сразу к вам. — Сказал и пошел на службу. И глобальный вопрос явился ко мне в виде старейшего репортера нашей газеты Палыча.

Палыч сел, ногу хромую вытянул, палку свою положил поперек стола, и в моем кабинете стало тесно. Маленький кабинетик, не комната, а загончик стеклянный с надписью маркером по стеклу «Наша преступность нас бережет», — коллеги постарались. Я и загончик этот еле выбил из родной редакции. Мне архив хранить негде, я главному так и сказал, — и свалил ему на стол пять папок, каждая килограмма на три живого веса; у меня таких папок еще восемьдесят. Оцифровать надо? Так отпуск дайте, тут на месяц работы. Решили кабинетик выделить, дешевле вышло. Архив влез, стол канцелярский, два стула и чайник марки «Поилец-2».

— Палыч, о культуре потом поговорим. Ко мне девушка на чай идет. — Я показал ему на свои чашки, рыжие от чайного налета, я крепкий люблю. — Сам видишь, чай с Оксанкой пить будем. Трое сюда не влезут.

— Еще как влезут, — сказал Палыч, репортер из культурного отдела. — В богатейшем царстве Удмурту в таком помещении царь и четыре его жены со всем обмундированием рядком ложились. Гробницы царства Удмурту — представляешь себе эту роскошь? А помещение меньше, чем твое.

— В каком царстве?

— Ты бы хоть телевизор иногда смотрел. Потрясающая передача «Сокровища царства Удмурту» — что, совсем на культуру наплевать?

— Послушай, — сказал я ему. — Я к тебе со своими вурдалаками не шьюсь? И ты меня не грузи своим Удмурту. Если мне древностей захочется — я к соседу зайду, у меня на лестничной клетке академик живет. Он не только про Удмурту, он про все что хочешь знает. Но мне, Палыч, выспаться надо, а не гробницы разглядывать.

У нас все в редакции на «ты», и хотя Палыч мне годится в отцы, я привык ему тыкать, а он не возражал. Он только посмотрел на меня затравленно.